Он съёжился и извиняющимся тоном представился:

– Рябов Осип Савельевич. Тайный советник. Теперь бывший. Знаете ли, даже упоминать об этом боюсь. Но вы ведь меня не выдадите, правда? Умоляю, господин доктор, не откажите в любезности осмотреть мою жену.

До квартиры господина Рябова пришлось подниматься на ощупь, скользя ногами по высоким обледенелым ступеням.

– Сюда, попрошу сюда, – Рябов ввёл Тимофея в полутёмную спальню с холодным спертым воздухом, указав на высохшую женщину, укрытую грудой одеял.

– Верочка, представь, господин доктор согласился тебя осмотреть!

У госпожи тайной советницы оказалось воспаление лёгких. Тимофей присел около кровати женщины, с горечью осознавая своё бессилие:

– Боюсь, вам будет нелегко найти нужное лекарство.

Он сразу понял это, оглядев дочиста ограбленную квартиру стариков, в которой по иронии судьбы сохранилась лишь весьма ценная бобровая шуба.

– Я порекомендую вам народное средство. Его нетрудно сделать самостоятельно.

Он быстро написал на клочке бумаги рецепт луковой микстуры и ушёл, провожаемый униженными поклонами бывшего тайного советника, имевшего по табелю о рангах генеральский чин.

Улица встретила пронзительным ветром и полной, хоть глаз выколи, темнотой. «Тьма – это хорошо, никто не проследит», – решил Тимофей, пробираясь сквозь наметённые сугробы снега, который при новой власти никто не убирал.

Память вновь перебросила мостик в очаровательный шведский городок Вестерос, к любимой Зиночке. Он отвёз её туда в сентябре, когда осень уже вовсю буйствовала в садах и парках, посыпая кроны деревьев оранжево-жёлтой крупой увядания. Всего два часа езды на поезде от туманного современного Стокгольма, и прямо с вокзала оказываешься окружённым спокойной провинциальной жизнью, сразу отмечая, насколько непохожи на русские избы крашеные деревянные домики с белыми скамеечками у дорожек и затейливыми клумбами.

Арефьевы обрадовались ему как сыну. Да и как иначе: они знали его с десяти лет. Нина Павловна и Юрий Львович были большими друзьями его отца, самыми близкими людьми, которым доктор Пётр Сергеевич Мокеев доверил воспитание своего приёмыша-сироты из деревни Соколовка.

«Скоро увидимся, не грусти», – сказал он Зине при расставании на перроне вокзала, до последней секунды не решаясь выпустить её руку из своей…

Как легко и уверенно говорились такие слова всего полгода назад. А нынче, утром уходя из дому, ни один человек в городе не уверен, что вернётся назад живым и здоровым.

Тимофей прошёл по узкой улочке, вплотную застроенной четырёхэтажными домами, в тёмном городе выглядевшими, как сожжённые корабли на рейде. Прохожих не было, лишь на повороте к Миллионной улице, торкнувшись лицом в застывшую грязь на обочине, ворочался мальчик лет восьми.

Тимофей нагнулся:

– Вставай, замёрзнешь. Тебе помочь?

На него глянули осоловевшие глаза, и мальчик захрипел.

Господи! Присмотревшись к ребёнку, доктор с содроганием понял, что тот смертельно пьян.

Смертельно! Это слово было ключевым. Тимофей постарался поставить парнишку на ноги, но тот всё время сползал вниз, стукаясь головой о гранит мостовой, проглядывавший между снежными валунами. Оставить мальчика тут – верная гибель для него. Тимофей поставил саквояж на землю, взвалил свою находку на спину и, то и дело спотыкаясь, побрёл к знаменитой актрисе бывшего Императорского театра.

Неожиданно для этого времени суток ему то и дело стали попадаться на пути пошатывающиеся фигуры подвыпивших прохожих. У горящего костра на другом конце переулка двое мужчин горланили песню, вскоре к ним присоединились женские голоса. Игнорируя в ритм, над ночным городом поплыла какофония звуков, больше напоминавшая невнятный рёв животных, нежели человеческую речь.

Тротуар и проезжая часть улицы были усеяны телами людей настолько плотно, что Тимофею пришлось переступать через них, как через брёвна на лесозаготовках.

Вот и давно знакомый дом. Когда-то вход охранял бравый швейцар, важный, как государственный сановник высшего ранга. Теперь здесь нет никого, кроме двух бродячих собак, отощавших за зиму. Прежде сиявшая мрамором лестница была усеяна окурками от самокруток и затоптана тысячами ног.

Лёгкий с виду мальчик весил пуда три и давил на плечи, как мешок с картошкой. Отдуваясь от тяжести обмякшего тела ребёнка, Тимофей поднялся на третий этаж.

– К госпоже Рассоловой, – объяснил он, видя изумление открывшей дверь горничной.

– Ходют тут всякие, – недружелюбно проронила она, подчиняясь старой привычке отваживать от хозяйки нежелательных поклонников, и тут же скрылась в длинном тёмном коридоре.

– Кто здесь? – госпожа Евгения, освещённая тусклым отблеском единственной свечи, была, как всегда, прекрасна. Даже, пожалуй, лучше, чем обычно, потому что с её лица исчез ореол неприступности. Сейчас, укутанная в деревенский платок, она казалась нежной и беззащитной.

– Это я, Тимофей Петров-Мокеев. Вас предупреждали о моём визите. – Тимофей осторожно положил свою ношу у дверей и поцеловал женщине руку.

– Тимошка, – она чуть слышно засмеялась, мимолётно коснувшись губами его щеки. – Сколько лет, сколько зим…

– Ровно тринадцать, – отозвался он, помня о своём визите сюда за шкатулкой с подарком Досифеи Никандровны.

– Кто это с тобой?

– Пьяный ребёнок. Я подобрал его на улице. Если вы позволите, госпожа Рассолова, я окажу ему помощь, а то он умрёт.

Говоря это, Тимофей проворно скинул с себя одежду и опустился на одно колено к бездыханному телу мальчика.

– Мне необходимо много тёплой воды. Куда его можно положить?

– Отнесём в кабинет, там будет удобнее всего.

Закинув за спину края платка, Евгения взяла мальчика за ноги, и они вдвоём понесли его в боковую комнату.

– Ума не приложу, где он мог так напиться, – вполголоса заметил Тимофей. – Неужели родители за ним не смотрят?

Актриса горько усмехнулась:

– Сразу видно, что ты, Тимоша, редко бываешь в городе. Иначе бы знал, что красногвардейцы с матросами на днях разорили винные подвалы Зимнего дворца. То, что тут творилось, неописуемо! Вино текло рекой вдоль улицы. Мужики ложились на землю и лакали его из луж, как собаки. Невесть откуда взявшиеся бабы черпали плошками грязную жижу, наполняя ею принесённые с собой вёдра. Крики, драки, стоны, песни…

– Вот в чём дело! – доктор, не прекращая разговора, раздевал ребёнка. – А я в толк не могу взять, что за веселье у вас в квартале? Пир во время чумы.

– Именно так, – вздохнула актриса и перекрестилась на образ Богоматери, – если Господь не сжалится над Россией… – Она не договорила, бессильно опустившись на гнутый венский стул.

– Госпожа Рассолова, я пришёл к вам как курьер. Меня попросили передать вам пакет.

– Тише!

Упреждающе поднеся палец к губам, Евгения прикрыла дверь и подошла к Тимофею совсем близко, обдавая его ароматом восхитительных духов, сохранившихся с прежних времён.

Тимофей перешёл на шёпот:

– Мне необходимо отдать вам письмо для передачи государю. Ведь вы собираетесь в Тобольск, верно?

Она кивнула.

– Кроме письма, вам следует отнести документы по указанному адресу. Запомните его, – он достал из кармана клочок бумаги и протянул даме. – Это весьма опасно.

– Где наша не пропадала, – махнула рукой актриса, – мы, сибиряки, не привыкли от опасности бегать, как зайцы по полю. А государя надобно спасать.

Ребёнок на кушетке зашевелился и залопотал трудноразличимую абракадабру.

– Он говорит по-фински, – определила Евгения Рассолова. – Знаешь что, Тимошка, оставь мальчика мне. Я присмотрю за ним.

– Вы великая женщина, – восхищенно сказал Тимофей, с надеждой смотря на её осунувшееся лицо. Чуть помолчав, он не удержался от вопроса, ради ответа на который преодолел бы не один десяток километров. – Доходят ли слухи о Досифее Никандровне?

Евгения сокрушённо подняла брови:

– Про тётю Досю ни слуху ни духу. Да и откуда? Почтамт не работает. Но ты знаешь, предполагаю, что им с Прохором Игнатьевичем лучше, чем нам. В деревнях люди как жили, так и живут. Новая власть до них ещё не добралась, а в заморшанские леса и подавно. Голода там нет – у всех свои огороды, скотина, куры. Надобно быть совсем лентяем, чтоб в хлебородный год в деревне пухнуть от бескормицы.