– Тимофей Николаевич Петров-Мокеев. Врач. Сейчас безработный, – не моргнув глазом соврал Тимофей. Хоть и не любил он кривить душой, но уж лучше ложь во спасение, чем обыски и аресты в родной больнице.

Комиссарша скривилась, словно надкусила лимонную дольку:

– Доктор. В папашу, значит… Что делал здесь?

Тимофей замялся, не зная, что ответить. Сказать, что искал брата, значило только усугубить и без того непростое положение князя Езерского. Снова соврать? Но что?

Неожиданно выручил матрос:

– Над чем тут голову ломать, товарищ Клава? Вся округа знает, что к нам в Реввоенсовет завезли сахар с Пызинского склада. Вот он и лез поживиться. Гнилой народишко эти буржуйские сынки. Нет в них рабочей сознательности.

Клава выразительно хмыкнула, но ничего не сказала.

«Интересно, успела ли Крыся разблокировать дверь? – думал про себя Тимофей, механически отвечая на вопросы следовательши. – Сейчас бы оттолкнуть охрану, прыгнуть к столу да повернуть чернильницу, скрыться за плавно отъехавшим в сторону книжным шкафом за спиной у Клавдии. А потом найти Севу, схватить Крысю в охапку – и дай Бог ноги…»

Он перехватил мимолётный взгляд Кристины. Девушка едва заметно мотнула головой из стороны в сторону, как бы сгоняя с лица непослушную прядь пушистых волос, и Тимофей понял, что разблокировать механизм она ещё не успела.

– Доктор, говоришь… – задумалась Клава. – Ну что ж, – она постучала ногтем по рукоятке пистолета, – у меня есть для вас, господин доктор, революционный сюрприз.

Она встала и отдала приказание матросу, немедленно вставшему перед ней навытяжку:

– Посадите его в пятую камеру. – Напоследок не удержалась и по-девчоночьи хихикнула, на миг превратившись в прежнюю бесшабашную заводилу с Большой Мещанской улицы: – К интересному соседу.

«Ну и хорошо, – обрадовался словам Клавдии Тимофей, – сейчас увижу Севу». Он бросил прощальный взгляд на Кристину. «Вдвоём, нет, втроём с Крысей мы обязательно найдём выход».

Под конвоем красноармейцев он уверенно прошагал знакомым лабиринтом лестниц в глухой подвал со множеством дверей – при князьях Езерских здесь были разного рода кладовые и хранилища – и подошёл к двери, с цифрой пять, написанной мелом.

– Сюда, – буркнул конвоир, – лицом к стене.

Он отодвинул массивную щеколду и втолкнул Тимофея в очень тёмное помещение с тонкой полоской света, едва просачивавшегося через узкую щель под потолком.

В первые мгновения темнота не позволила рассмотреть предметы, но когда глаза чуть попривыкли, он смог разглядеть неподвижную человеческую фигуру, скорчившуюся на каких-то тряпках прямо на каменном полу.

– Сева! – бросился к узнику Тимофей.

Человек поднял голову, и молодой доктор, отропев от неожиданности, увидел устремлённые на него глаза Аполлона Сидоровича.

– Аполлон Сидорович, вы?

Голос Тимофея предательски дрогнул, выдавая душевное смятение. Такого сюрприза, обещанного шутницей-комиссаршей, он никак не ожидал.

– Увы, мой друг, я, – шевельнулся на своём ложе библиотекарь, – не выдержал, пошёл посмотреть, как книги и князюшка. И вот я здесь, в узилище, так сказать…

– А где Всеволод? – отчаянным шёпотом спросил Тимофей, пытаясь унять тревогу за брата.

– Я не знаю, где его сиятельство, – также едва слышно ответил Аполлон Сидорович, – но недавно здесь кто-то очень громко кричал нечеловеческим голосом, – он помолчал и таинственно добавил: – Я предполагаю, что тут ходит призрак старого князя.

– Только этого ещё не хватало, – оторопело произнёс Тимофей, с опаской подумав, что Аполлон Сидорович, очевидно, не выдержал заключения и сошёл с ума. Опыта обращения с умалишёнными у него почти не было, если не считать короткой практики в Доме призрения убогих, и как лечить душевные болезни, Тимофей представлял себе лишь в общих чертах.

Он попытался аккуратно прощупать почву, определяя степень помешательства.

– Вы уверены насчёт призрака?

Но вдруг, словно в подтверждение слов старика, сквозь запертую дверь, постепенно нарастая, послышались странные звуки:

– У-у-у-у, у-у-у…

– Слышите, Тимофей? Это не может быть человек, – дрожащим голосом выговорил библиотекарь.

Узники прислушались к то затихающим, то усиливающимся нечленораздельным воплям, нагнетающим в и без того мрачном подвале мысли о чём-то сверхъестественном, неподвластном человеческому разуму. Когда завывания затихли, раздалось ритмичное постукивание в стену: «тук, тук, тук-тук».

Аполлон Сидорович встрепенулся, схватив Тимофея за руку, и торжествующе произнёс:

– Ну, что я говорил? Точно призрак!

Первая ночь в заключении прошла спокойно. Призрак больше не появлялся, трубный глас не слышался, а охрана не заглядывала.

Тимофей свернулся калачиком на выделенном ему Аполлоном Сидоровичем старом домотканом половике и попытался уснуть, чтобы хоть немного восстановить силы, которые могли скоро ему пригодиться. Уснуть не удавалось, так как в памяти раз за разом возникали незабвенные образы близких людей.

Больше всех терзала Тимофея тревога за жизнь Всеволода и за здоровье родителей. Он понимал, что они сейчас тоже не спят, а, возможно, даже мечутся в поисках детей по тёмному и опасному городу.

Весь вчерашний день Ольга Александровна простояла на набережной напротив особняка, не отрывая глаз от огромных окон своего бывшего дома. Конечно, она понимала, что её желание хоть мельком увидеть Всеволода слишком несбыточно, но в глубине души искоркой тлела надежда. А вдруг… Вдруг его проведут по двору, и тогда можно будет убедиться, что её единственный сын ещё жив. Пусть избитый, искалеченный, голодный, – но живой.

Тимофей пошевелился, устраиваясь поудобнее. От лежания на холодном твёрдом полу снова заныло раненое плечо.

Темнота в камере стала совершенно непроницаемой. Тимофей не мог рассмотреть свои пальцы, даже поднеся их к самому носу. «Такая же тьма сейчас над Россией, – философски подумал он, впадая в лёгкую дремоту, – но рассвет будет. Обязательно будет». Чуть успокаивала мысль о Зинаиде. Стабильная обстоятельная Швеция – это тебе не революционный Петроград, где человеческая жизнь стоит дешевле коробка спичек.

Наверное, его любимая сейчас спокойно нежится в тёплой комнате под мерное тиканье настенных часов с кукушкой. Утром выпьет свежего кофе с белой булкой, намазанной тонким слоем мармелада, чуть взгрустнёт о разлуке с женихом и сядет заниматься с Танюшей, которая очень полюбила читать книги для слепых, написанные с помощью специальной азбуки господина Брайля.

Крутясь с боку на бок на истёртом коврике, Тимофей не мог даже предположить, что в ту самую минуту, когда он вспомнил о невесте, она, закутанная в толстую овчиную шубу, предупредительно предложенную ей капитаном, вышла на палубу из каюты небольшого пароходишки, нещадно коптящего небо Балтики чёрными клубами дыма.

Это был первый весенний рейс из Стокгольма в Хельсингфорс, и пассажиров набилось порядочно. Но волна шла высокая, а качка была так сильна, что большинство путешественников предпочитали не вставать с узких парусиновых коек, мысленно вознося молитвы ко всем святым угодникам, каких только они могли вспомнить.

– Не боитесь? – по-русски спросил её высокий представительный швед, видя как девушка цепляется рукой за обледенелый канат, накрученный на огромную палубную катушку.

– Нет, – Зина покачала головой и прикрыла шерстяным платком лицо от леденящего ветра, оставив лишь щёлочку для глаз, – бояться – не боюсь, но спать не могу. Тревожно на душе, муторно.

С того момента, как она проводила своего Тима на поезд, идущий из Вестероса в Стокгольм, тревога за жениха стала её привычным состоянием.

Русскую революцию Арефьевы приняли неоднозначно – слишком измучена была войной великая страна. Сначала надеялись на перемены к лучшему, памятуя о конституционной монархии в Швеции, потом разуверились в новой власти. С невыразимым ужасом пережили отречение государя и его арест.