© П. Козлофф, 2017

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017

Запоминающиеся на всю жизнь события порой ложатся столь плотно, что не догадываешься: судьба подарила ЧУДО.

Таким чудом для меня стал февраль 1978 года в Гаване. Чудом сумел приземлиться в Камагуэе (до Гаваны не хватало горючего) наш «Ту-134». Был день Советской Армии, спутники – ребята из «горкома графиков». Кто помнит, тот поймет: художники из тех, что авангард… Ни страшно, ни скучно не было. И молодость, когда всё в кайф, и ночной Малекон, и 25 по Цельсию к полуночи, что воздух, что вода.

А вот ЧУДЕСА последовали уже со следующего дня. Подряд: балет с великой (пусть и абсолютно слепой) Алисией Алонсо; и блистательный шансон – нам пела сама Неча Гевара; наконец, лучшее в мире (кто возразит?) кабаре «Тропикана».

Потом попаду в кабаре и в Будапеште, и в Париже, и в Канкуне, и в Вене… Но Куба! То было потрясение, сравнимое разве что с нашим, советским, балетом. Да, почти недоступным (билеты недороги, но сколь дефицитны!), но обожаемым даже по телевизионным спектаклям. А уж если везло и случалось попасть в Большой, в Мариинку, в театр Станиславского – то было счастье.

И тогда ты ощущал себя – даже в многолюдье зала – Посвященным Зрителем. Балет возвышал нас. Сопричастность к искусству на несколько дней, как аромат хороших духов, сопровождал тебя, выделяя из необилеченного населения. Это в Союзе.

В «Тропикану» нас втянуло, как в водоворот. Как в воронку горящей лавы.

Экзотические блюда на столиках не отвлекали, природная застенчивость «русо туриста» преодолевалась на раз-два, невероятный энергетический поток пронизывал мышцы зрителей… Казалось, что мы можем петь и танцевать с ними, немыслимо прекрасными «тропиканцами». Удержались на месте не все. Гаванцы приближались к сцене и вовлекались в действо…

Всё проходит. Прошел и тот вечер в «Тропикане». Расколдованные мышцы вернулись в свое незавидное качество, зато несовершенство собственных тел уже не угнетало: мы помнили свое состояние сопричастности к радостной феерии. До самого Восьмого Марта отплясывали работники «профсоюза культуры» в дансингах Революционной Кубы.

Для многих из нашей «команды» те дни имели продолжение на долгую, до последних дней, дружбу. Радость, поверьте, сближает не меньше, чем горе.

И вот книга Павла КОЗЛОВА. «Реинкарнация». Книга человека из «балетных». Писателя. Мемуариста. Поэта, кстати.

Цеховые интересы. Цеховые особенности. Цеховые интриги. Козлов, повторюсь, из балетных.

Не выносить сор из избы? Помилуйте, «когда б вы знали, из какого сора…»! А Козлов еще и сатирик. Да стих в строчечку. Да в ритме танца. И еще он умно и сдержанно (до поры) наблюдателен.

Павел Федорович усвоил пару заветов одарившей его дружбой великой балерины Виолетты Бовт: «Голова должна быть не на плечах, а на шее» (оттого и кругозор его как в калейдоскопе немыслимо изобретателен и цветаст) и «зачем идти в экзотерриум, когда вокруг тебя – зверинец?». Вот и не грешит прекраснодушием поэзопроза Козлова: всё разноцветье сходит к танцу теней. Чёрное на сером? Да нет, чёрное на серебре. Выпляс, как в кабаре. Чёрном кабаре с сотней персонажей. У каждого свой ритм. Но многочисленные фигурки не мешают друг другу, складываясь если не в пазл, то в устойчивую гармонию полубогемной вечеринки.

Фуэте неугомонной шеи Павла Козлова увлекает читателя. А может, полсотни персонажей, запутавшихся в своих связях и страстях, словно в театре трансвеститов, как в том детском калейдоскопе трубочкой, укладываются автором вдоль зеркальных плоскостей не в случайном развале, а согласно режиссерской задумке автора: «жизнь такова, какова она есть, и больше никакова»?

«Прощай, коллектор!» – провозглашает Козлов, а сам проводит читателя по коридорам (или по кругам?) нашего быта (или ада?). Вас это не «грузит»? Значит, вы наш человек. Выносит мозг? Да вы, дружок, привередливый читатель. Истосковались по Европе олл-инклюзив. А мы ТАК жили. И живем.

Так что, читаем. Умнее будем.

Е. Васильева

В кино царил застой, и офис студии жил серо и уныло. Но атмосфера оживилась, когда явился господин с пригодным к делу предложением, поддержанным реальными деньгами. Снять фильм с им облюбованным сюжетом, задействовать в нем лучших из актеров – суть замысла, с которым он пришел. Платить готов был щедро, озабочен был лишь качеством картины, про кассовые сборы речь не шла.

Неудивительно, что отклик был горяч. Перебирали сценаристов, обзванивали видных режиссеров. Когда узнали, что снимать готов Кутасов, то успокоились – он все решает сам. Ведь у него была команда: свой продюсер, оператор, сценарист. И все артисты для него были свои: к нему известные охотно шли сниматься, а молодые находились под рукой – два года, как Кутасов создал курсы, где с избранными он работал сам.

Заказчик и команда вскоре встретились и подпись договора состоялась. Едва получен был аванс, как началось. Срок сдачи не был установлен, финансовый лимит не удручал, переснимали дубль за дублем много раз. Но вдруг однажды прозвучало: «Всем спасибо» и съемочный процесс был завершен. Смонтировали, сделали озвучку, просмотрели, Кутасов убедился – фильм готов.

Никита Салтыков, спонсировавший съемки, решил премьеру показать в Геленджике. Гостей высоких обустроили на вилле, вальяжно прилепившейся к горе. А съемочную группу заселили в пятизвездочный отель и все возрадовались щедрому подарку: неделя сказочного отдыха, одна пресс-конференция, банкет в роскошном зале рядом с морем, гипотетическая премия, и все это за спонсорские деньги.

Стоял октябрь, могла испортиться погода. Но бархатный сезон не подкачал.

Ещё недавно этот щедрый Салтыков был лишь раскрученный дизайнер интерьеров. Он был не беден, если брать в своей среде.

Востребован, и сделал себе имя, но был капризным и разборчивым, не брался за работу, пока не прожит предыдущий гонорар. В нем было этакое барство: здоровый, молодой, он лишь порой активизировался, рвался что-то делать, загорался, а большей частью был ленив, слегка рассеян и мечтал. Такой характер он считал наследьем предков. Супербогатство на него свалилось вдруг, не столь обрадовало, сколько удивило, точней – обескуражило и вскрыло обстоятельства, сломавшие в Никите устоявшийся в нем мир.

Сначала мама Вера объяснила, кто был на самом деле кто на фотографии. Той самой, что была с Никитой с детства. Где Вера до рождения Никиты и с нею рядом двое радостных, сияющих парней. Им было там по девятнадцать, на фотографии в заоблачных горах. Они были спортсмены, альпинисты: совсем девчонка мама Вера, уверенный и рослый Салтыков, и лучший друг Семен Шапиро с насмешливой как будто бы улыбкой. И сам Никита где-то в недрах мамы Веры. Володя Салтыков тогда погиб. Никита вырос без отца, и с детских лет его влекла генеалогия.