прогарцевал тот самый высокий воин, одетый в безрукавку мехом наружу. Он всё время косился на стены и не выпускал из рук лук с наложенной на тетиву стрелой. Оба сотника встали во весь рост на помостях пристенных и, прикрываясь щитами, следили за любопытствующим чужаком. Когда всадник оказался напротив сотников, прокричал ему Фома:

– Эй, человече, чего кружишь вокруг, чего высматриваешь?

Услышал тот зычный голос Фомы, придержал своего коня и вдруг неожиданно резко провёл ребром ладони по горлу, после чего вместе с двумя

напарниками унёсся к кострам. Сотник орликовский скривился, как от зубной

боли. Молвил:

– А и прав наш царь-батюшка. Прорываться к своим надо, пока эти вахлаки

действительно до нашего горлышка не добрались.

Потом с сожалением в голосе добавил:

– Не хотел я кровушку чью-то проливать, да чую, придётся.

У Фомы сейчас под рукой была неполная сотня дружинников, да у Изослава

сотня. Ещё торгового, промыслового да ремесленного люда было полсотни. Да

женщин и молодух три десятка было. А мальцов разнополых и разновозрастных

и того побольше было, под пятьдесят душ.

То, что пришлые до сих пор на стены не кинулись, говорило об одном:

прибавку ждут они к своему воинству. Вот тогда совсем худо будет. А пока

фифти-фифти между защитниками и осаждающими. Собрали сотники народ на вечевой площади. Все тут собрались. Лишь одна ладья с пятью промысловиками три дня назад как ушла в море и так ещё не вернулась. Всмотрелся Фома в лица людские. Как они воспримут худую весть? Суровая складка залегла над его переносицей, невольно сжались у него кулаки:

– Люди, вы сами видите, что за стенами творится. Пытались мы с гостем нашим, – кивнул он на Изослава, – поговорить с чужаками, да один из них вместо

разговора непристойность нам показал. Думаем мы, что скоро у стен крепости

басурман станет поболе, чем сейчас, вот тогда и на стены они полезут. А царь

Скиф через Изослава, – он приобнял гостя,– такое передал слово царское:

уходить нам надо отсель. Хунны, – показал он рукой на стену крепости, – и

ариман уже задирают и на границы наши осмеливаются нападать, а теперь, вишь, и до нас добрались.

Зашумела грозно, загалдела толпа, засверкали яро глаза у мужчин, вскинули

руки к лицам женщины, понимая сердцем, что ждёт их самих и детей их. Из

толпы тут же подала голос грудастая деваха с младенцем на руках:

– Я это, чтой-то сказать хочу… Вы, мужики, понятное дело, люди ратные, а

как нам, жёнкам вашим, особливо с детьми малыми, быть?

Стоявший рядом с молодухой крепкий мужик попытался было оттащить жену за спины людей ближнего ряда, но молодуха сердито вырвала руку и уставилась на сотника. Фома нахмурился:

– А что скажу, то и будете делать! Мы, может даже, этой ночью ударим всеми силами по лагерю басурман. А всем остальным, кто не в дружине, на воротах и

стенах стоять накрепко! Теперича повозки к дороге дальней готовьте. Уговоритесь, кто с кем будет ехать, и скарб только самый необходимый берите.

Да, давно скифы-сколоты мечами не махали. Во всяком случае, у орликовцев

уже третье поколение народилось, которое, что называется, пороха не нюхало.

Хотя их дедам да прадедам пришлось пятиться от первой линии Стены, что

вдоль Ху-реки простиралась. Дело в том, что на одного ребёнка у русов и

сменивших их скифов, у ариман пятеро рождалось. А в стычках кровавых, что

у Стены завязывались, уже не сотни – тысячи защитников погибали. Потому,

отступив от первой линии Стены, скифы сами и с помощью пленных ариман

строили вторые, третьи линии защиты. Да мало это помогало. Многолюдная

чужеродная лавина медленно, из года в год теснила защитников земель, заповеданных Учителями Небесными, всё дальше и дальше на север. Свою

лепту внёс и потоп, случившийся в Семиречье сибирском. Тогда море разливанное образовалось от гор Ирия до Ле-реки. И когда-то густонаселённые

земли Сибири, составлявшие ядро огромной Яра Руси, оскудели людьми, раздробились на мелкие княжества да улусы, и не скоро оправились русы и

народы из русов, вышедшие от удара стихии.

А теперь, кроме потопа, кроме ариман, другая сила народилась – хунны. Эти

неразговорчивые чужаки, что обложили Орлик, были, пожалуй, бесстрашней

самих ариман, унаследовав от них коварство и хитрость, а от тех же русов и

скифов – отвагу. Вон как воин их чуть ли не под самыми стенами проскакал, не

побоялся, что в него и стрелой могли стрельнуть.

В доме Фомы сотники собрали всех десятников своих, стали думать да решать, как этой ночью сечу затевать, куда стопы свои направить, коли удача выпадет в битве этой. Понимали все: никак нельзя было тянуть с битвой этой.

Лазутчики, посланные Фомой на разведку, сообщили, что смолу хунны с деревьев собирают, значит, к штурму ближнему готовятся.

Изослав выйдя из избы, пошёл вдоль костров, что запалили его воины. Со стороны одного из них услышал сотник тихую песню. Чтобы не смущать молодого певца, придержал шаг сотник, услышал:

Сколот, сколот молодой,

Что вдруг загрустил?

От Любавы дорогой

Нет вестей, нет сил…

Быстрым соколом бы к ней

Улетел тотчас,

Попросил бы, чтоб Борей

В спину дунул враз.

Но мне сотник не велит

В дальний путь идти.

Враг из-за бугра грозит.

Смерть бы не найти.

Степь привольная, прощай,

Родина моя.

Ты, Любава, вспоминай

Иногда меня…

А ещё через два костра застал он вокруг Семиуха, волхва войскового, целую

толпу ратников. Кто-то молодым звонким голосом спросил волхва, что, мол, будет на Земле через много-много лет. Что ответил Семиух вначале Изослав не

расслышал. Но подошёл он почти вплотную к костру и вот что услышал:

«И отрекутся многие люди от Святой веры Предков своих

и внимать начнут словам чужеземных жрецов,

кои суть ложь неправедная, сбивающая детей человеческих

с пути Сил Света…

Времена крови и братоубийства принесут чужеземные жрецы

на просторы земель родов расы Великой,

и обращать они начнут людей в Веру свою.

Люди Расы будут просить о помощи чужеземных жрецов,

служащих чужим богам и богу Мира Тьмы…

И жрецы убитого Странника с лживым усердием

начнут утешать их, и завладеют душами их,

и богатством детей человеческих.

И объявят людей расы Великой рабами Бога, коего сами же и убили…

И глаголить им станут, что страдание благом является,

ибо только страдающие Бога узрят…»

Туманными были слова волхва. Мало что понял из услышанного Изостав, да

и воины его мало что для себя уяснили. Рано ещё было до пророчеств таких.

Но если вместо слова «Странник», вставить слово «Христос», многое, по крайней мере, для нас, современников, стало бы ясно…

В задумчивости склонился Скиф над расстеленной на столе лосиной шкурой.

Его волхвы скрупулёзно и подробно нарисовали на хорошо выделанной коже

несмываемой краской, даже самые удалённые от Голунь-града, ближние и дальние пределы его страны. А простиралась она от безлюдных берегов

Восточного океана до седых вершин Ирия (Каменного пояса, а сейчас Урала),

и от низовий сибирских рек до реки Ху, Алтай-гор и моря Хвалынского

(Каспийского) на юге. Волхвы в те времена занимались, может, и не очень заметной для глаза работой, но она была многотрудна и необходима для людей.

Ведь именно они в своей памяти и на скрижалях своих тайных сохраняли все знания, доставшиеся от предыдущих поколений, и несли их через века; они были главными ходоками и рассказчиками, и от них люди, живущие, скажем, в Приуралье, узнавали, как живут-поживают их соплеменники на той же Ле-реке или на границе, у Стены Великой. За ними было и окончательное слово при назначении военачальников, князей и даже царей. Они обладали непререкаемым авторитетом в своём народе, потому как знания и свет несли. И именно за эти качества поплатились волхвы, когда пришло на землю русскую христианство. А давние (и нынешние) священнослужители христианские на веру слепую уповали в Господа Бога, а не на знания.