В отличие от Никиты я считала наших компаньонов ещё бо́льшими незнакомцами, чем были мы сами. Но тогда меня тянуло к подобному: к Липу, к этим новым «друзьям», к новому для меня желанию – жить беззаботно и радостно. В подобные моменты я не изводила себя мыслями – мне были недоступны саморазрушающие мысли. Их просто не было. Пропадала вся нелюбовь к себе, уходили писательские переживания. Но всё равно разрушение приходило после – на трезвую голову. Я скрывала своё чувство стыда от Никиты, а он видел, интуитивно чувствовал его, но не говорил мне ни слова. Возможно, именно за это я так быстро его и полюбила.

За события того вечера мне тоже было стыдно. Танцы зашли дальше… Дальше чем флирт и поцелуи. Той ночью мы выбрали любить других, и этот выбор остался с нами. Мы вели игру порознь. Никита с Кристен. Я с Исааком. А после мы все слились воедино. Без осуждения. Я надеялась проснуться в беспамятстве, но не вышло: я помнила всё. Помнила нашу жадную страсть и нашу игру в гляделки, помнила то наслаждение и ревность, которые мы разделяли в тот миг. Я помнила всё – даже мысль о растерянных целях нашего приезда.

Никита раздвинул стеклянную перегородку и вышел ко мне на веранду. По телу сразу пробежали мурашки.

– Как же холодно. – Он бросил мне в руки плед и прошёл к перилам, облокотившись на них.

Выглядел он помято: на лице выступила щетина, волосы хаотично взлетали вверх с дуновением ветра. Его голова явно раскалывалась: он морщил лоб и нос, словно мир вокруг резко стал слишком громким. Но приподнятые уголки его губ говорили мне, что Лип был доволен как кот. Он достал пачку сигарет из заднего кармана брюк, пару раз крутанул её в руках, после чего вынул сигарету и зажал её между губ. Всё это он сопровождал лёгкой ухмылкой, будто прогонял в уме все события прошлой ночи и каждый раз хмыкал про себя: ну и вечерок, ну и ночка.

– Давай уйдём сейчас? – предложил он.

– Сейчас?

– Да, свалим, пока они не проснулись. Может, позавтракаем пивом с донером10? А после как раз откроется выставка.

– Хорошо. Через пять минут. Светает, – сказала я и посмотрела сначала на небо, а после на отражение спящего Исаака в окне, и, сама от себя не ожидая, хмыкнула: – Действительно, ну и вечерок.

Внутри всё сжалось. Лип заметил это, сел рядом и укрыл нас пледом. Он закинул руку мне на плечо, и я вдруг осознала: мне почти одинаково хорошо как с Исааком, так и с Никитой. Но если при виде первого у меня волнуется всё ниже живота, то при виде Липа у меня трепещет душа и сердце. Мужчина, который сейчас обнимал меня, – не парень на одну ночь и даже не друг на лето.

Время шло. Тучи над домом рассеивались. А мы всё сидели на веранде и всматривались в блестящие капли, которые подсвечивало восходящее солнце. Ветер медленно высушивал поверхность, и каждая из капель была прекрасна по отдельности. Каждая из них вдруг стала самой красивой жемчужиной на свете, перед тем как навсегда исчезнуть с лица земли.

Пиво и донер пришлись нам по вкусу, как и побег от ночных любовников. Я оставила позади свой грех, оставила стыд. С трудом и не навсегда, но распрощалась с ними. Оставила позади парня с именем Исаак, его чёрные кучерявые волосы, тонкие губы и атлетичное тело. Оставила его незнакомцем, и лишь изредка о нём вспоминала, как и о своей утраченной чести и о навязанной обществом морали.

Свои падения мы помним очень долго, но о них даже забавно помнить, если ты падал в приятной компании. Особенно хорошо, если тебя мотало от одного произведения искусства к другому, сквозь пространство и время, сохраняя в себе всё тот же трепет, что и в самом начале. Я думала об этом, смотря на соблазнительную архитектуру линий на картине Георгия Курасова. На разноцветный калейдоскоп из страданий, любви и страсти. И я верила, что не пропала. Я наблюдала за прекрасным дуэтом в чувственном танце. В них было что-то природное, животное, но не дикое. Они не были львом и львицей, как и не были охотником и добычей. Больше эти двое походили на жука и бабочку. Воздух для них был слишком лёгок, а земля слишком тяжела и губительна. Можно сколько угодно гадать над тем, что свело их вместе. Но что бы это изменило? Они уже были на одном цветке. Жук и бабочка – невообразимая история любви. И это было самое правильное, что когда-то происходило. Может, именно поэтому от них веяло опытом, гармонией и сытостью.

От нас же пахло хмелем и луком. Мы были слишком молоды. Мы были так голодны.

Я проводила «влюблённых» на кухню и налила всем чай. Никита часто заходил просто поболтать, просто познакомить меня с очередной девицей, просто остаться на ночь, просто включить мне полюбившуюся песню, просто посмотреть фильм или рассказать немыслимую историю, которые вечно с ним приключаются. Меня это не напрягало и не расстраивало. Наоборот, я любила атмосферу, которую приносил с собой Никита.

Не знаю почему, но когда его не было рядом, я словно не позволяла себе по-настоящему расслабиться. Не решалась включить подаренный им проигрыватель на полную мощность, не хотела танцевать и петь. Без него я как будто не могла быть собой. Когда дома был Лип, моё настроение всегда было лучше, словно он заполнял пустоту внутри меня, словно он был моей отвалившейся частью души, потерянной на долгие годы.

– А ведь в этот раз мы зашли не просто так. Собирайся, тебя ждёт хозяин книжного! Лично вручишь ему свою книгу. Он обещал, что прочитает её. И если разглядит хоть долю того, чем история заинтересует читателей, то возьмёт всю коробку на продажу.

Я опешила.

– Только будь доброжелательна, улыбнись ему, скажи пару комплиментов.

– Это ещё чего? Не буду я унижаться перед ним!

– Это не унижение, так делается бизнес.

– Пф-ф! Даже и не знаю, радостные ли ты мне принёс вести.

– Отчего ж не радостные?

– Ну ты много лестного, – я пальцами указала кавычки, – говорил про него.

– Да, говорил много вещей, которые характеризуют его как зазнавшегося сноба, категоричного человека, идеалиста, но он мой хороший знакомый, он так же как и ты любит книги, крутится в тех же кругах, что и ты. Что с того, что некоторые его качества тебе неприятны и непонятны? Разве цена так высока ради дела твоей жизни?

– Ты прав. Ты как всегда чертовски прав! А я неисправимая ханжа.

– Нет, ты просто потерянная душа, которая отказывается принимать этот мир, пока не примет себя.

– В то время, как этот мир принимает её, – ворвалась в разговор Катерина. Если честно, то от этой молчаливой Белоснежки я и не ожидала ничего внятного, но её слова меня тронули.

– Действительно, – по-доброму произнесла я. – Боже, как же мне порой за себя стыдно! Этот мир даёт мне так много, а я отказываюсь принимать его дары.

Двумя часами позже я обрела статус писателя, чьи книги теперь стоят на витрине книжного магазина. Стоило только отодвинуть свою гордость, натянуть улыбку и из гадкого утёнка превратиться в обольстительного лебедя. Мне пришлось всех обмануть: хозяина книжного, своих друзей и себя. Мне пришлось поверить в сказочного персонажа, которого я создала из себя, и я поверила в него так сильно, что никто и не заметил подмены.

Перед визитом в книжный я выпила рюмку коньяка, потом вторую, выкурила три сигареты. А после почистила зубы с такой силой, что мои дёсны закровоточили. Я нанесла на себя лучший парфюм, надела белую шёлковую блузу и собрала волосы в пучок на затылке. Тогда Никита подошёл ближе, осудительно взглянул на меня и расстегнул две верхние пуговки на блузке, а после растрепал мой пучок и выдернул из него две кудрявые пряди. После он достал из коробки книгу и сунул её мне в руки.

– Не прячь себя, – сказал он.

Потом мы позвонили Богдану, и он тут же примчался за нами на своей повидавшей жизнь машине. Оказалось целым испытанием вместить четверых человек в его старую тойоту, которая была и без того забита художественными атрибутами. Так с нами ещё ехал мольберт, чемоданчик с краской, два холста А3 размера и моя тревожность. Последняя занимала больше всего места.