– Да, наверняка она успела насладиться заходящим солнцем, сначала проклиная вас и тот балаган, что вы устроили, а после врачей скорой помощи, которые уговаривали её поехать в больницу, когда у неё вдруг упало давление, – саркастично заметила я.

Следом за Никитой зашли Миша и Богдан. Они тоже были в той хиппи-компании, когда мы познакомились с Липом в музее имени Пушкина.

– На старости лет и такие приключения! Ей повезло, что мы у тебя есть, – вмешался Миша, вручив мне две бутылки вина.

– Привет, Богдан, – поздоровалась я со следующим «незваным» гостем, которому, на самом деле, всегда была рада.

– Привет, девушка с картины! – отозвался тот.

– Она ничуть на неё не похожа! – утвердительно выкрикнул Никита, а я рассмеялась, вспомнив наше знакомство три года назад.

Все трое разулись и прошли на кухню, как всегда, опустошать холодильник и бить мои любимые последние бокалы для вина. Никита тут же бросился искать свободную розетку не евро формата, которая в моей квартире оказалась всего одна. Ему пришлось поднапрячься и попыхтеть, чтобы закинуть на двухметровый холодильник коричневый чемоданчик, который он притащил с собой. Никита едва держал равновесие на старом стуле, что раскачивался от каждого его движения, когда протаскивал старый пыльный провод между стеной и морозильной камерой. И только после всех этих манипуляций он просунул руку и, наконец, вставил вилку в розетку.

Краем глаза я заметила, как Миша и Богдан уже разглядывали мой холодильник, и улыбнулась этой нестареющей традиции.

– Так, ушли отсюда! Мешаете! – Лип прогнал парней от холодильника, но те уже успели вытащить из него палку колбасы и маслины, которые я очень любила.

– Ты же собираешься объяснить, что происходит? – спросила я.

– Лучше спроси, что произойдёт! – воодушевлённо ответил Никита.

– И что же?

Но он молча прошёл по коридору, достал из пакета большой квадратный конверт и вернулся в кухню. Я умилилась, как он торжественно оголил виниловую пластинку. Как только я поняла, что это – начала прыгать от радости.

– Это виниловый проигрыватель? – зная ответ на вопрос, спрашивала я. Мне хотелось утвердить это в памяти. – На моём холодильнике стоит чёртов виниловый проигрыватель!

– Это прошлое! – воскликнул Никита и осторожно поставил пластинку. – Туго идёт, – подметил он.

– Значит, продавец не обманул: новая, неиграная, – подхватил его мысли Богдан, закинул маслину себе в рот и предложил мне уже почти пустую банку.

Я заметила на дне пару маслин и грустно вздохнула. Он пожал плечами и закинул остатки в рот.

– Такая старая. Жаль, что её никто так и не послушал, – прокомментировал Миша.

– Ну это мы сейчас исправим! – проговорил Никита, внимательно изучая выключатели.

– Включай давай! – заверещала я.

– Вера, – с наигранной торжественностью обратился ко мне Никита, – готова оказаться в 1963?

– С тобой где угодно, – ответила я, а он опустил иглу, и квартиру наполнил приятный треск. Это трещали события прошлого: трещал визит Фиделя Кастро в СССР, трещала свадьба Терешковой, которой все восхищались, трещал разгром Вознесенского, трещала прямая трансляция похорон Джона Кеннеди.

– Позволишь? – Богдан подал мне руку и, получив согласие, закружил меня в танце под мелодию молодых Битлз.

И мы кружили босиком без устали до самой ночи. Я чувствовала себя по-настоящему живой, искренней и невероятно счастливой. Я заливалась громким смехом, когда в танце до меня доносилось пение Богдана. Он не знал слов, но попадать рандомными звуками в ноты у него отлично получалось. Иногда я смотрела на него и видела того самого мужчину, с которым готова была вечно кружить в танце под названием Жизнь… Но что-то каждый раз приводило меня в чувство. Богдан был слишком робок, точно не герой моего романа, но временами что-то в нём менялось. Например, сейчас, когда он не стеснялся хватать меня за талию и не отводил глаза от моих.

Никита с Мишей весь вечер спорили на тему творчества. Последний утверждал, что творчество неотделимо от личности. Ему никак не удавалось выстроить между ними стену. Лип же, наоборот, говорил, что очень часто случается так: поистине значимые вещи создаются теми ещё мерзавцами. Он приводил в пример Берроуза3, которого сам любил временами почитать. Да, он наркоман, алкоголик и убийца, но отрицать его вклад в литературу бессмысленно! Парни так и не пришли к единому мнению.

Наши вечера часто проходили подобным образом: вино, которое рано или поздно заканчивалось, громкая музыка, попытки Богдана зарисовать образ каждого из нас в скетчбуке – я и Лип любили ему позировать, и разговоры – иногда ни о чём, иногда о высоком и важном.

Пластинка была прослушана с каждой стороны по два раза, кончилось вино и настало время идти в магазин: никто из нас не мог вовремя остановиться. Оставалось только определиться с выбором. Мы с Никитой решали, какое вино взять – это было нашей традиционной игрой, в то время как Миша с Богданом обувались.

– Мальбек! – воодушевлённо произнесла я, уже предвкушая свою победу в нашем глупом споре по выбору вина.

– Красностоп, – уверенно ответил Никита.

– Пино нуар! – Слова моментально вырвались из моего рта.

– Рислинг! – с небольшой задержкой выдал оппонент.

– Эм-м… – я попыталась напрячь все свои извилины пьяного мозга, вспомнить все этикетки вин, что пробовала когда-то, но ничего так и не приходило на ум.

– Ты знаешь!

– Дурацкая игра! – раздосадованно ответила я.

– Ну же! – Никита с надеждой посмотрел на меня. – Гренаш! – Не дождался своей очереди и выпалил, пока я думала.

– Даже не слышала о таком. Это вообще настоящий сорт винограда? – недоверчиво посмотрела на него.

– Решено! Миша, покупай Гренаш. То, с петухом на бутылке!

Когда Миша и Богдан ушли в магазин, пластинка всё ещё играла. Она всё кружила в диком виниловом танце, развлекала нас и как фокусник доставала пушистых кроликов из чёрной шляпы, тянула бесконечные платки – разноцветные воспоминания о времени, в котором нас никогда не было и быть не могло. А кроликами были мы сами – белыми пушистыми комочками, с испуганным взглядом и искренним непониманием, как мы там уместились. Она дурила нас, показывая свои иллюзии, гипнотизируя звуком. Она давала нам ощущение невозможного – путешествия во времени. Она играла с нами, как с кроликами… Белыми и пушистыми кроликами.

Ближе к ночи уже в полном составе мы были всё там же и занимались всё тем же: безрассудно прожигали жизнь, ведь именно для этого она предназначена.

– Прочитай! – потребовал Никита, сунув мне в руки один экземпляр книги, который он без спросу взял из коробки, когда выходил из уборной.

– Ещё чего! – возмутилась я.

– Какой из тебя писатель, если ты стесняешься зачитать свои же строчки? Ты не писатель, ты краснолицая стыдливая девочка!

– По-видимому, плохой из меня писатель. Америку ты мне не открыл!

Я почувствовала, как горят мои щёки, уши, пальцы.

– Так не годится, – подметил Миша, а я сурово посмотрела на него. Он задумчиво сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и медленно потягивал сигарету.

– Твои книги так и будут лежать в коридоре? – разочарованно спросил Никита.

– Слушай, я боюсь, ясно тебе? Боюсь, что они будут никому не нужны. Возможно, им безопасней там – в коробках.

– Зоопарк какой-то! – вмешался Миша, затушив окурок в пепельнице.

Один возмущённый и два заинтересованных взгляда уставились на него.

– Продолжишь мысль? – с интересом спросил Богдан.

– Зоопарк, говорю! Закрыла зверя в клетке и думаешь, что так правильнее. Животному лучше на воле, в своей стихии! Зверь не боится, что с ним что-то случится. Но если и произойдёт с ним беда, то он либо выстоит, либо погибнет. А в клетке для него подготовлено лишь одно: смерть. Смерть, которая станет для него спасением.

– Вопрос в том, хочет ли она, чтобы смерть её книг и творчества стала для кого-то спасением или даже облегчением? – задался вопросом Никита, последние слова выделив особенно эмоционально.