Уже тридцать лет он разделял жизнь с Х. Разделял, впрочем, слишком громкое слово. Как бы это сказать? Симон и Х были вместе. Они не заморачивались тяготами быта – по крайней мере, были из тех людей, что необратимо связывают быт и тяготы и неспособны воспринимать повседневную жизнь как источник близости и нежности, простого счастья. Жили они каждый у себя. Были очень внимательны друг к другу, нежны и привязаны, но каждый у себя. Встречались на вечер, за обедом, на прогулке в городе или за городом. Если посмотреть со стороны, каждый как будто жил своей жизнью. Близкие знали, что они пара, и приглашали их вдвоем на ужины и вечеринки, остальные же, все остальные, считали, что имеют дело с холостяком и холостячкой, всегда готовыми принять отдельное приглашение, не связанными никакими семейными обязательствами.
Когда Х впервые задумалась о доме на острове, Симон самоустранился. Он не одобрял этой инициативы, но и не препятствовал. Остров был вотчиной Х, ее тайным садом: по какому праву, во имя каких ценностей мог он выразить сомнение, тем паче наложить вето? И наоборот, по какому праву мог поддержать Х и превратить ее собственный замысел, отвечавший потребности в личностном росте, в совместную затею, в проект – который Симон находил куда более заурядным, – четы, захотевшей летний дом? Х нужна была свобода. И он дал ей полную волю. Она одна рыскала по острову в поисках участка, пыталась найти дом на свой вкус и не отчитывалась ему о своих экспедициях, лишь упоминала мельком, чтобы он не подумал, будто его отодвигают в сторону. Он предоставил ей самой принимать решения и идти на риск.
Потом Х продвинулась в своем проекте. Начала обсуждать его с Робером. Решила административные вопросы, преодолела всевозможные бюрократические препятствия. И как-то незаметно, из интереса к тому, что она делала, Симон стал сопровождать ее на остров. И раз, и другой. Провел с ней много уик-эндов – в гостинице, в съемных домах, у друзей. Он полюбил остров, был особенно очарован – как и ожидала Х – километрами побережья и бесконечными возможностями для рыбалки. Потом Симон ездил на остров и один. Он хотел разведать территорию, которую Х показала ему, полагаясь исключительно на свои воспоминания детства. Он был счастлив открыть остров через собственные впечатления, сделать его в каком-то смысле своим. После нескольких поездок Симон – человек от природы любознательный – смог, в свою очередь, показать остров подруге и открыть ей уголки и бухточки, о существовании которых она, невзирая на десятилетия проведенных там каникул, знать не знала. Их два острова, одинокого рыбака и выросшей девочки, накладывались друг на друга и друг друга дополняли. Симон, вообще-то, был недалек от того, чтобы всерьез заинтересоваться – и даже увлечься – проектом Х: перспектива дома на острове ему, в сущности, нравилась. Но подразумевали ли они, он и Х, один и тот же дом?
Симон был человеком прагматичным, не особенно сложным, трезво мыслящим. Даже в минуты уныния его никогда не покидали добродушный оптимизм, спокойствие и улыбка. Жизнь для него не была суммой сведения счетов, стычкой, нет: она была действительностью, которую надо смаковать. Мир виделся ему не полем битвы, но большим мирным садом, где так хорошо гуляется. Дом для него должен был быть просто функциональным, практичным, а его строительство следовало взять и поручить хорошему мастеру или хорошей команде мастеров. Все прочее – литература, за рамками его жизни.
Своим спокойным счастьем, своей беззаботностью Симон зачастую раздражал Х. Она ставила ему в упрек неизменную невозмутимость, считая ее пассивностью, недолюбливала в нем недостаток страстности. Иногда – но одно другому не противоречило – она завидовала ему: его сдержанная мудрость, его флегматичность выводили ее из себя. И все же она находила его привлекательным.
Почему Х хотела построить дом? Потому что она хотела именно построить дом, а не только владеть им, жить в нем, проводить каникулы. Могут быть названы тысячи причин – и действительно были, и еще будут, – но есть одна, смутная и глубокая, зачастую лежащая в основе творчества: Х хотела построить дом, чтобы найти себя, а потом и дать сформироваться скрытой личности, жившей в ней, личности, отличной от той, которую она показывала всем – или думала, что показывает. Чутье подсказывало Х, что в ее обычной жизни истинную личность ее затюкали, не дали ей раскрыться – или она сама не нашла возможности дать ей раскрыться, – и что она, в силу привычки, создала другую личность, по крайней мере видимость личности, не отвечающую тому, чем она была внутри себя и что, впрочем, затруднилась бы так сразу назвать словами. Построить дом значило для нее показать эту истинную личность, глубоко спрятанную. Наверно, ею двигали бы те же побуждения, займись она писательством или режиссурой. Чтобы создать – дом ли, книгу, фильм, без разницы, – нужно, помимо терпения, инстинктивно бежать от толпы, от общества, от того, за чем гоняются все, – и погрузиться в себя.
Наверно, потому Х и хотела построить дом, что принадлежала к этой категории людей, к творцам, которые могут выносить действительность, лишь преобразуя ее. К этим безнадежным, которые не умеют быть счастливыми, что бы ни делали, хотя делают именно затем, чтобы быть счастливыми. Строительство дома – для того или той, у кого есть это желание, – как писательство, как литература, как искусство, было глубинно связано с тягой, вокруг которой вращалась вся ее жизнь, существенной, жизненно важной тягой к чувству счастья. Может быть, еще и к чувству вины.
Симон был бы рад простому и скромному рыбацкому домику и не испытывал бы неудобств, если бы снимал эту лачугу на несколько недель в году и проводил на острове по недельке в каждом сезоне, чтобы насладиться природой и испробовать разные виды рыбалки. Зачем обременять свою жизнь ответственностью за собственный дом? Взваливать на плечи эту ношу? Он, однако, был готов – из хорошего отношения – поддержать решение Х приобрести более просторный дом, чтобы принимать в нем родных и друзей. Почему бы нет? В таком случае он был бы счастлив поручить его строительство компании с континента, которая, явившись с командой рабочих, опытных и умелых, в считанные недели справилась бы со стройкой и завершила ее без проблем.
Если бы это зависело только от нее, Х не отказалась бы от замысловатого дома – даже замысловато простого, в стиле японцев или скандинавов, вершины искусства и роскоши. Не из любви к замысловатости как таковой, а потому что ей бы понравилось, будь ее дом выражением личности хозяйки во всех ее проявлениях. Она всегда стремилась лучше узнать себя и лучше выразить то, что узнавалось, так что замыслы и планы в ее голове непрестанно менялись. То и дело она вносила изменения, поправки, добавляла, вымарывала, усложняла, совершенствовала. Она вынашивала свое творение. И ее единственным возможным собеседником, единственным человеком в мире, способным ее понять, – по крайней мере единственным достаточно гибким, чтобы безропотно сносить ее постоянные изменения, – единственным, кто был способен вместе с ней построить ее дом, мог быть только Робер.
Симон и Х представляли себе – и хотели – разные дома, потому что, вопреки внешней гармонии, у них, очевидно, были разные взгляды на жизнь и на счастье. Состоит ли счастье в том, чтобы верить в какую-то глубинную жизнь, жизнь в себе, и суметь эту жизнь, в одиночестве и неустанном труде, воплотить, создав что-то свое, какое-то произведение, – Х склонялась к этому представлению, к точке зрения артистов и творцов, – или же – как думал Симон – счастье в том, чтобы жить простой и необременительной жизнью в лоне общества и, главное, не стремиться ничего изменить в том, что есть? Какому философу, какому мудрецу под силу разрешить этот древний спор?
Хоть мелких ссор и стычек по пустякам между ними хватало, Х была благодарна Симону за то, что он всегда относился к ней с уважением и предоставлял свободу, никогда не навязывал ей, даже подспудно, в силу рутины – как это часто бывает в парах, – свои представления о жизни, никогда не опускался до цензуры, приказов и запретов, никогда не был – в вопросе дома ли, в других ли сторонах жизни – властным и авторитарным. Благодаря ему ее воображение могло работать как у ребенка, не скованное страхом не угодить, быть оспоренной, охаянной, непонятой.
