Вечером грохотал салют. От звуков ракет, несущихся в небо и расцветающих там огромными, сверкающими букетами, мой Жулик спрятался под крыльцо и визжал, как недорезанный. Весь день во дворе раздавались возгласы восторга. Смех не прекращался ни на минуту. Соседи обнимались, целовались, поздравляли друг друга. Посреди двора, под абрикосовым деревом стоял стол, за которым сидели наши соседи, в основном женщины со своими детьми, пели песни, плакали счастливыми слезами.

– Ну, всё! Немцу капут, – то и дело слышалось со всех концов двора.

ССОРА С МАМОЙ

Я больше не была сиротой – у меня появилась мама. Но что-то стояло между нами. Я будто стеснялась её, наблюдала за ней из под лобья, пряталась за Бабуниной юбкой и глупо хихикала, когда мама пыталась притянуть меня к себе. Отталкивала её, пряталась под столом или убегала во двор. Во дворе я тоже не находила себе места, не играла с детьми в наши обычные игры, сидела на крыльце, как пришибленная, прижимая к себе ласкового Жулика. Спала только рядом с Бабуней. Мама от этого нервничала, иногда даже раздражалась. Говорила что я неласковая девочка, не люблю её, а она так скучала по мне, так ждала встречи со мной. Просила поговорить с ней, рассказать что-нибудь о себе. Но я всё время молчала, опустив глаза. Самым страшным было для меня, когда Бабуня уходила из дому, и мы с мамой оставались наедине. Однажды она силой привлекла меня к себе, уткнулась в мою стриженую макушку, вдохнула воздух и строго сказала, что я воняю псиной, и чтоб этого блохастого Жулика она больше не видела даже рядом со мной. Я заревела, стала бить её кулаками в грудь, вырвалась из её рук, и со злостью закричала:

–Ты поганая мама! Уезжай в свой Эшхабат! Шоб ноги твоей здесь больше не было! – и убежала во двор искать своего Жулика.

Когда Бабуня вернулась, мама ей рассказала о нашей ссоре. Потом они долго меня искали и никак не могли найти, потому что я спряталась за ящиками с разным хламом под лестницей парадной. Я долго сидела там, скрючившись в три погибели, прижимая к груди своего ненаглядного Жулика. Я шептала ему ласковые слова, я обещала ему, что никогда его не брошу, что мы спрячемся в катакомбах, и нас никто не найдёт. Жулик благодарно облизывал мои заплаканные глаза в ответ на мои обещания. Над нами по лестнице топали соседи, обсуждая моё исчезновение. Я слышала, как тётя Рива кричала Бабуне во дворе:

– Мадам Тимош, та не переживайте вы сразу два раза – счас и если дитё не найдётся. Лучше один раз, когда точно уже не найдётся. А если найдётся, я таки уверена, шо найдётся, то получится, шо вы аж два раза переживали задаром!

В темноте под лестницей мы с Жуликом незаметно уснули. А к вечеру нас всё-таки нашли. Жулик проснулся, загавкал. Я пыталась зажать ему пасть. Тогда он громко заскулил и выдал нас. Бабуня принесла меня в дом и уложила на кровать. Я крепко обняла Бабуню за шею и сказала:

– Никогда не уходи без меня, а то я умру совсем.

– Не бойся, я никуды не денуся. Спи моя рибочка, спи, моя цацачка.

– Бабунька, почухай мине спиночку, бо я разнервичалась.

Бабуня гладила меня по головке, чесала шершавыми пальцами мою спинку и тоненько пела про козу-дерезу.

–Ты, Лидочка, не волнуйся. Нужно ж время, шоб дытына привыкла. Вона ж тебя совсем не помнить. Имей терпение, и вона тебя полюбит, – утешала Бабуня маму. – Ты лучше скажи, шо это Жорж мовчить? Ты ж уже с неделю як дала ему наш новый адрес в телеграмме. Може у него якась другая завелась, а ты скрываешь от меня? Може телеграмма не дошла, чи вы погыркалысь?

– Нет, мама, не выдумывай. Просто театр ещё в пути, и пока ещё нечего сообщать. Вот приедут на место….

– На какое место? Разве они едуть не в Одессу? – всполошилась Бабуня.

– Да, мамочка, не в Одессу. Просто слухи разные ходили, вот я и брякнула тебе, не хотела заранее огорчать. Тут же есть музкомедия. Я думаю, что два музыкальных театра в одном городе слишком жирно. Так что скорей всего поедем в Кировоград. Мы там были на гастролях как раз перед войной.

– Та знаю я той Кировоград! Чула про него. Не далэко. Он же ж раньше був Елисаветградом. Да?

– Да. Там прекрасный зритель с культурными традициями. Там бывали Адам Мицкевич, Мусоргский, Ференц Лист…

– И шо за такие люди важные? Усе евреи? – спросила Бабуня.

– Да нет, мама, при чём тут евреи? Конечно, тебе эти имена ничего не говорят, а весь мир их знает. Даже Пушкин был два раза в Кировограде, то есть ещё в Елисаветграде.

– Ото той каменный Пушкин, шо на Приморском бульваре стоить? – удивилась Бабуня.

– Той, той! – рассмеялась мама.

Я сквозь сон слушала этот разговор, и подсознательно чувствовала свою причастность к чему-то важному и неизвестному.

– Так что, мама, скоро мы с Ветуней уедем в Кировоград, – печально сказала мама.

– Никуда я не поеду! – закричала я истошным голосом, а потом заревела басом, – Я буду жить с Бабуней и с Жуликом, а ты ехай сама у свой град!

Со мной случилась истерика. Я повалилась на пол, кричала, захлёбывалась рыданиями, билась ногами об пол, кусала за руки Бабуню, которая пыталась поднять меня. А мама в ужасе наблюдала эту сцену. Потом она схватила ведро с водой и вылила его целиком на меня. Я с ненавистью выпучила на неё глаза и замолчала. Бабуня стала вытирать меня полотенцем, потом закутала в одеяло и уложила на кровать.

По-моему в этот вечер мы не сказали друг другу больше ни слова. А я замолчала вообще надолго.

ОТЪЕЗД В КИРОВОГРАД

Дня через три пришла телеграмма. Маму вызывали на работу в Кировоград. Просили телеграфировать о дне приезда, чтоб встретить. Бабуня с мамой поехали на вокзал за билетами. Из их разговора я поняла, что Бабуня тоже едет. Это меня немного успокоило, но я всё равно молчала. Собираясь в дорогу, они о чём-то шептались, но я ничего не могла разобрать. Бабуня была со мной очень ласкова; то погладит по головке, то нежно прижмёт к себе и поцелует. Поглядывала на меня как-то особенно. Принесла мне стакан моих любимых рачков с Привоза.

– Кушай, Ветунечка, у Кировограде их не будеть, там моря нема.

Я не догадывалась, что Бабуня прощается со мной.

На вокзал мы поехали вместе. Вместе расселись в общем вагоне. Я держалась за Бабунину юбку как обычно. Она всегда заставляла меня крепко держаться за её юбку, когда мы находились в людных местах. Её руки вечно были чем-то заняты, и я могла потеряться. Она таскала с собой какие-то кошёлки, торбы на всякий случай. Пока поезд не тронулся, я смотрела в окно на перрон. Под самым окном стояла баба, предлагая горячие пирожки.

– Ветунечка, хочешь пирожка с повидлом, шо тётя продаёть? – как-то чересчур ласково спросила Бабуня. Я кивнула.

– Зараз я быстренько сбегаю и куплю нам в дорогу, – залопотала Бабуня, и не успела я ухватить её за юбку, как её ветром сдуло.

В этот момент что-то заскрежетало, поезд сильно дёрнулся, загудел и медленно пошёл. Я посмотрела на маму. Она сидела рядом с непроницаемым лицом.

– Ну, всё, поехали, слава богу,– весело сказала тётя, сидящая рядом с мамой.

Я, прижавшись лбом к стеклу вагонного окна, скосила глаза на странно уплывающую от меня Бабуню. Она покупала у тёти пирожки. В поезде я оказалась впервые и не знала, что в идущий поезд войти невозможно. Когда Бабуня исчезла из виду, я с тревогой стала смотреть в проход между боковыми и нашими полками. Поезд набирал скорость, а Бабуни с пирожками всё не было и не было.

– Бабунечка-а, – тихо проскулила я.

– Та всё, осталась твоя бабунечка на перроне, – весело сказала наша соседка.

– Осталась? Я ж без неё не поеду, – растерянно промямлила я, и стала протискиваться между ног, сидящих напротив людей. Мама схватила меня, пыталась усадить к себе на колени, но я вырывалась и кричала:

– Пусти, пусти, я хочу к Бабуне! Я не поеду с тобой, я хочу додому, до Бабуни и до Жулика! – орала я, начиная догадываться, что меня обманули, что Бабуня осталась в Одессе, а я с мамой уезжаю от неё всё дальше и дальше.