– Та не, он добрый зверь. Он живёт в лесу. У него длинные ушки.

– Немцы, шо живут в лесу тоже добгые? С длинными ушками?

– Ну, нет же ж. Немцы злые звери, а зайчик добрый, як твой Жулик, только ушки у него подлиньше.

– А-а-а. Ага.

Сейчас Ветуня сидит на крыльце и баюкает свою Зойку. Вскоре из кухни повеяло чем-то незнакомым, но очень вкусным, приятно пахнущим. У Ветуни потекли слюнки. Запах, минуя коридор, дошёл уже до крыльца и привлёк внимание голодных детей, играющих во дворе.

– Ой, и шо это сегодня у вас так заманчиво пахнеть? – спросила соседка тётя Рива, проходящая мимо, и остановилась около крыльца.

– Мьясо, – похвасталась Ветуня.

Её ответ предназначался не столько для соседки, сколько для Борьки и Нилки, которые застыли около крыльца и принюхивались.

– Ну, долго ещё?– капризным тоном крикнула Ветуня, направляя звук в кухню.

– От скажене дитё, ну шо за нетерплячка? – донеслось из кухни. – Зараз помешаю и попробую. Мьясо тушится довго, шоб стало мягким и сочным.

Ветуня кокетливо вздохнула, мол, всегда так, мол

каждый раз, когда Бабуня готовит мьясо, нужно долго ждать.

Ветуня терпеливо ждёт. Но запах, доносящийся из кухни, стал меняться, и вскоре приобрёл какой-то не очень приятный оттенок, насторожил Ветуню, и она уже стала сомневаться, что это мьясо доставит ей удовольствие.

– Фу, как завоняло, – сказала Нилка и, заткнув пальцами ноздри, отошла от крыльца.

– Ой, боже ж мой, боже! Шо я наробыла! – закричала Бабуня из кухни жалобным писклявым голосом. – Откуда оно взялося это мыло? Я ж его шукала, а воно тут оказалося! Боже, шо я наробыла!

К крыльцу уже сбегались соседи, все заглядывали в коридор и затыкали носы. Бабуня выбежала на крыльцо и, держась за голову обеими руками, рыдала. Кричала что-то непонятное, из воспалённых глаз катились слёзы.

– Ну, Бабунечка, не надо, не плакай, – успокаивала её Ветуня.

– Мадам Тимош, придите в себе, помолчите кричать и подберите лицо, ви совсем потеряли облик, кричите на усю Преображенскую, – тётя Рива пыталась обнять Бабуню, – шо такое из вами? Или я шо-то не понимаю или у вас хто-то погиб?

– Слава богу, нет, но я снивечила усё мьясо, целый килограмм, хотела дитё мьясом накормить, и вот нате вам, пожалуйста. Сняла крышку, шоб помешать и умостила её прямо на мыло, помешала и опять накрыла казанок, а оно, зараза, прилипло до той крышки и стушилося вместе с тем мьясом. Ну, шо вы скажете за моё поведение? Я ж сама положила его на край плиты посушить и совсем забыла. И вот вам, пожалуйста, ни мьяса, ни мыла! – захлёбывалась от рыданий Бабуня.

– И де ж вы достали столько мяса?

– Та я ж сегодня с шести утра работала у мадам Галантерник. Уборка, стирка, вы ж понимаете, и она меня угостила мьясом заместо денег. Оно немножко задохлось, но мы ж не гордые. Думала, хорошо протушу из лавровым листом, и у нас будеть шо кушать на целых два дня. И шо теперь? Дитё опять будеть кушать хлеб с постным маслом! И за шо мине на голову свалился этот гембель!

– Таки да, это досадно, мадам Тимош, но вы столько горя имели в катакомбах, шо переживёте и это. Слухайте сюда – витрите слёзы и наплюйте. Сделайте сквозняк, и пусть всё выветрится, и запах и ваша потеря. Забудьте за это, я вас умоляю.

Бабуня от этих слов постепенно приходила в себя. Высморкалась в фартук, им же вытерла слёзы, и пошла проветривать квартиру. А Борька, семилетний пацан, который так и остался стоять у крыльца, ехидно заметил:

–Ну, шо, Шветка? Вкушное мяшо? Так тебе и надо, шоб не жадавалашь, – и убежал, ехидно смеясь.

Ветуня отвернулась, пропустив мимо ушей издевательство Борьки. Ей очень хотелось есть.

МУСИНА БАЛАНДА

Иногда, когда от голода сосало под ложечкой, Ветуня закрывала глаза и представляла, что она ест ароматную "баланду". Так в их дворе называли суп, который придумала мадам Брошкина. Эта «мадам», так же как и Бабуня, по утрам рылась на мусорке, которая находилась на развалке за рестораном. Ресторан открылся сразу, как только в городе стали хозяйничать румыны. Там же, только на втором этаже, располагалась комендатура. Значения этого слова Ветуня не понимала, но очень боялась. Бабуня всегда пугала её, если Ветуня нашкодит.

– Сдам в комендатуру, – говорила Бабуня строгим голосом, и девочка становилась шёлковой.

Мусорка очень привлекала детей их двора. Дети пробирались туда тайком от родителей и рылись там со страстью первопроходчиков. Однажды Ветуня среди склизких отбросов нашла даже бумажную денежку – замызганную румынскую марку и показала Бабуне. Бабуня устроила допрос Ветуне, и тайна детей была раскрыта. И вот уже в куче отбросов и объедков роются взрослые женщины их двора. Мадам Брошкина набрала в этой куче много картофельных очисток, луковой шелухи, и несколько пустых жестянок от тушёнки. Вынесла свою керосинку во двор и стала колдовать. Ополоснула горячей водой все жестянки и слила эту, ароматно пахнувшую тушёнкой воду, в кастрюльку. Затем тщательно промыла картофельные очистки и шелуху от лука, и тоже в кастрюльку. Когда это месиво закипело, пошёл аромат, который вызвал у детей обильное слюноотделение, и они стали облизываться. Мадам Брошкина посолила свой суп и попробовала с ложки.

– Баланда готова. А ну, шантрапа, бегом за ложками, пока остывает, – скомандовала она детям. Детей ветром сдуло за ложками. Когда баланда остыла, мадам Брошкина выстроила детей в очередь и разрешила есть.

Послушно и молча дети по очереди окунали свои ложки в синюю закопчённую кастрюльку, старались набрать побольше гущи, и с наслаждением чавкая, ели этот необыкновенный суп, приготовленный мадам Брошкиной, тётей Мусей.

МАДАМ БРОШКИНА

Тогда, в далёком детстве, будучи Ветуней, я серьёзно думала, что Мусина фамилия Брошкина. Но тётя Муся всегда злилась и пыталась дать хорошего тумака, осмелившемуся назвать её мадам Брошкиной. После супа она навсегда осталась для нас тётей Мусей. Потом, через много лет, когда тётю Мусю обнаружили мёртвой в её коморке и хоронили всем двором, я с болью и благодарностью помянула эту женщину. Я поняла, что без неё я, наверное, не стала бы той, кто я сейчас. Её образ во всех подробностях всплыл передо мной. Высокая, худая, какая-то витиеватая причёска из белых вытравленных волос. Где она доставала во время войны перекись? На ней всегда одно и то же выгоревшее на солнце, изношенное креп-сатиновое тёмно-синее, замысловато драпированное платье с длинными рукавами, с подплечиками. Драпировка шла от правого плеча к поясу, дальше ниспадая вниз по юбке куском материи, вывернутой на блестящую сторону. У пояса драпировка была подхвачена огромной брошью в виде банта с синими камнями. Соседи при встрече с ней, здороваясь, всегда смотрели ей в пояс, на эту брошь, но никогда в лицо. Наверное, поэтому ей и дали это смешное прозвище – мадам Брошкина. Лица её я не помню, но помню, что оно становилось красивым и ласковым, когда дети называли её тётей Мусей. В гробу лежала незнакомая мне женщина с высоко поднятым, острым подбородком. Соседки накрасили ей губы яркой помадой. В этом было что-то вызывающее. И я вспомнила, что так же вызывающе после войны выглядела её причёска, её вишнёвые губы и эта старинная серебряная брошь с сапфирами. Когда моралистки нашего двора осуждали её за яркие губы, она не обижалась и отвечала, что с помадой не расстанется даже в гробу.

На чёрной ленте единственного венка, прислонённого к абрикосовому дереву, у которого на табуретках стоял гроб, было написано: «Марии Вениаминовне Казимирской от скорбящих соседей». Её довоенной судьбы точно никто не знал. Ходили слухи, что она работала одевальщицей в театре музкомедии. А до того была какая-то история с потерей голоса, что-то связано с туберкулёзом, даже делали какое-то "поддувание". Да, она сильно кашляла, не переносила табачного дыма. Я и сейчас помню её душераздирающий мокрый кашель. Мы с Бабуней жили на первом этаже, наша дверь из коридора выходила сразу во двор. Летом, в жару мы спали в этом коридоре с открытой дверью, как и все обитатели нашего двора. Кто-то спал на общих балконах, кто-то с распахнутыми окнами. Когда тётя Муся начинала кашлять, я просыпалась, мне казалось, что она вот-вот умрёт от надрыва, что у неё внутри что-то оборвётся и конец. Соседи тоже просыпались и с проклятиями захлопывали окна и двери.