— Моя философия означает, что мой Зверь — это не животное, это человек в зверином обличье. Знаете, почему? Начнем с понятия «Послечеловек».

— Что же это за понятие, и что вы вкладываете в данный термин? — спросил Герман вкрадчиво. Ситуация его сильно заинтересовала.

— Для начала ответьте, как вы сами понимаете это слово? — Римма сцепила руки в замок, но уходить с порога комнаты не собиралась.

— Для меня это означает, что какая-то допустимая черта осталась позади, — сказал Герман неуверенно. Внезапно он почувствовал раздражение. И что вы хотите этим сказать, в конце концов?

Римма только махнула рукой, видя его раздражение, и провела его обратно в операционный модуль, где они сели на сиденья перед белыми компьютерами. Свет компьютеров в полутьме отражался в глубине ее бездонных, отчаявшихся глаз. Она давно потеряла надежду.

— Для меня Послечеловек, — начала она, — это человек, поврежденный духовно. Эта поврежденность может быть как врожденной, так и приобретенной; врожденная подразумевает под собой духовное уродство, чистое зло, иначе таких людей называют моральными уродами, а приобретенная порождается внутренними страданиями. Последний факт позволяет причислить к разряду Послечеловека некоторых преступников, серийных убийц и террористов.

— Вы хотите сказать, что и мы с вами принадлежим к этому разряду?! — Герман вскочил со стула. Волнение пробирало его до костей.

— Да… успокойтесь, сядьте, — недовольно сказала она, — на этом я еще не закончила. Это еще не все, о чем я хотела рассказать.

— Вы когда-нибудь читали «Феменологию духа» Г.В.Ф. Гегеля, философский трактат 1807 года? Мой внутренний Зверь, которого породило страдание, мой Зверь, который жалобно скулит и ворчит, обвивая пушистым хвостом мое слабое немощное человеческое тело, он бесконечно отрицает себя, возможность прощать чужое зло.

— То есть Зверь отрицает сам себя? Свою человечность?

— Именно, — губы Риммы впервые озарила слабая улыбка, — так и есть. Мой Зверь руководствуется понятием Гегеля «беспощадное отрицание». Это отрицание, как вы думаете, что оно в себе несет?

— Разрушение? Уничтожение? Смерть? Убийство? — спросил Герман, догадываясь. Сердце замерло у него в груди.

— Правильно. Я мертва духовно, но я каждый раз обретаю себя вновь и вновь через убийство… а облик Зверя — всего лишь метафора моего отчаяния. Как, впрочем, и вашего.

— Но это… — сказал Герман, с трудом проговаривая слова, — это же нигилизм. Раз вы отрицаете свою человечность, вы отрицаете человечность вообще. Это же трансгрессия… выход за пределы допустимого, дозволенного. Вы — трансгрессивный нигилист!

— Да, так и есть, но я не хочу постоянно возвращать себя к жизни через убийство других людей. Я глубоко несчастна, и вы знаете, каково это. Вы ведь сами — серийный убийца.

На этом Римма закончила и замолчала. Герман же тем временем долго приходил в себя. «Мне никогда не пришла бы в голову подобная концепция», подумал он. Но тут он рассмеялся прямо перед ней. Не мог удержаться. Колики в животе совсем донимали его. Ему стало очень больно.

— Вам смешно, правда? — спросила Римма утвердительно. — Смейтесь дальше, для меня теперь ничто не имеет значения, даже ваш горький смех.

Она развернулась и ушла к себе в проектировочный модуль; Герман же еще долго смеялся, горестно и долго так смеялся. Но внезапно на Германа накатила злость, и он ударил кулаком по столу. Кружка на столе заходила ходуном от удара. Теперь он знал, кто такая Римма, и кто такой Послечеловек, но одна и та же мысль все не давала ему покоя. Если Римма считает себя Зверем, она должна скоро сделать операцию по смене тела. Это было ужасно, потому что было почти невозможно. Отчаяние довело ее до такого шага. И виной всему был Герман, но он не чувствовал раскаяния. Напротив, ему было очень смешно. Этот смех, должно быть, был защитой. Он пытался защитить себя. От кого? От Зверя? От самого себя?

Стекло. Фарфоровые кости. Герман находился в проектировочном модуле, где Римма хранила свои чертежи. Там, по чертежам, он узнал, что скелет ее нового тела был создан на основе прочного и прозрачного графена с электронно-механическими компонентами. Поэтому кости были прозрачными. Стеклянные кости… графен хорошо проводил тепло и электрический ток. А в груди у нового тела вместо сердца располагался биодвигатель — источник искусственного жизнеобеспечения, который скоро должен был подключиться к ее мозгу. День операции все приближался, но Герман не думал мешать Римме. «Моя месть должна созреть, как созревают на дереве плоды», подумал он.

* * *

День операции наступил вечером, 7 августа 1998 года. В этот день солнце не светило, на шоссе, как всегда, было шумно, огни машин таяли в ночной мгле. Римма направилась в операционный модуль вместе с Германом. Пришлось переодеваться в халаты, тщательно все продезинфицировать. Римма включила аппарат и села перед дисковым устройством. Вертушка с хирургическими инструментами заработала, и Римма, стоя в белом халате, села на операционную кровать. Машина сбрила ей все волосы, после чего нанесла черным маркером метку по черепу. Римма лежала под наркозом, пока машины медленно начинали свою работу. Герман с придыханием наблюдал за тем, как машины на дисковом устройстве вскрыли черепную коробку по свежим следам меток маркера, после чего мозг был соединен с новым телом Зверя; его поместили в главный отсек и соединили нервы с отделом управления. Так прошло несколько часов. Новорожденный Зверь с подключенными к его голове электродами еще не пришел в себя. Герман знал, что на восстановление уйдет несколько часов, и он томился в ожидании. Наконец по прошествии долгих часов Зверь открыл глаза. Он лежал на кровати, и его длинный гибкий хвост задвигался из стороны в сторону. Зверь привыкал к непривычной для него обстановке. Герман был восхищен. Ростом около ста восьмидесяти сантиметров и весом в сто тридцать килограмм, Зверь производил сильное впечатление. Его голубые человеческие глаза зажглись ярким голубым огнем, как глаза робота, и их слепящий свет отражался от стен операционной. Зверь вновь печально улыбнулся, попытался встать с кровати на левую ногу, но упал; пришлось какое-то время разрабатывать рефлексы, чтобы вернуть мозгу управление над всеми частями тела. Римма была мертва, уже теперь по-настоящему. Герман гордился своим «творением». Ведь это он создал Послечеловека. Он, не намеревавшийся совершать ничего гениального, создал Послечеловека из праха, из пепла…

Прошло две недели с момента операции. Зверь вынес из лаборатории на солнечный свет бальзамированные человеческие останки Риммы. Они с Германом пробрались сквозь лесную чащу на заброшенное кладбище, где высоко в небе сиял серп мрачной восходящей луны, и Зверь зачем-то взял с собой механическую черную бабочку. Герман выкопал железной лопатой глубокую яму, после чего все останки были погребены под толщей холодной земли. Герман повернулся к Зверю и прошептал ему на ухо:

— Я не предам вас.

Зверь не ответил; вместо этого он показал Герману выгравированные на крыле бабочки золотые инициалы с настоящим именем Германа.

— Генри, — сказал Зверь, — вы совершаете большую ошибку, — и направил на него пистолет, вытащив его из кобуры на бедре. Дуло пистолета было направлено прямо в лоб Герману. Герман стоял, дрожа на холодном ветру, и его одежда колыхалась при каждом дуновении ветра.

— Что ж, — сказал он бесстрастно, — ваша месть свершилась. Но я тоже намерен отомстить. Герман попытался зажать ствол пистолета руками, чтобы предупредить выстрел, но Зверь оказался проворнее и, нажав на спусковой крючок, выстрелил Герману в переносицу. Герман пошатнулся, его колени подкосились; лицо обезобразила уродливая гримаса ненависти, и он беззвучно повалился в траву. Брызнувшая на траву алая кровь растекалась красной лужицей под телом Германа. Зверь вздохнул, потянул воздух кошачьим носом, и убрал пистолет обратно в кобуру. Он наклонился к трупу: в неподвижно открытых глазах Германа он увидел свое отражение, как в зеркале. Накатывающая боль в груди расползлась по всему его телу. На самом деле это было проявлением душевной боли: на глазах у Зверя выступили слезы, и он закричал в небо. Слезы скатывались по коже, боль накатывала все сильнее. Он плакал не от того, что Герман умер — он плакал от того, что стал монстром, и нет пути назад. Отчаяние охватывало все его существо… До такой степени, что в глазах лопнули все капилляры. Это было началом его конца, но и триумфа тоже.