Мы договорились заехать к его родителям, а потом поехать в дом, пригласить ребят на неделе отметить.

Танец я поставила новогодний. Костюмы снегурочек были проститутскими, но Макс оценил. Номер был с бенгальскими огнями и хлопушками. А обручи мы украсили мишурой. Лика очень просилась с нами, и я добавила для неё партию. Когда Максим увидел её в костюме, то ему почему-то стало не смешно.

Одно радовало — в универе у меня всё было отлично.

Живу до нового года на автопилоте. Съёмки проходят более, чем хорошо. Леон выигрывает. Алаев благодарит меня много раз, говоря, что я, как и раньше, гений.

Детки в детском доме приходят в восторг от программы, радуются новой спортивной комнате и горе сладостей.

Макс срубает бешеные бабки на наших выступлениях, которые мы показываем на протяжении трёх дней. Новый год встречаем в клубе, распивая шампанское, а потом мы с Марком уединяемся в его доме, поздравив его родителей ещё с утра. Я радуюсь, что выжила в этом ритме.

От часов он приходит в восторг, но подмечает:

— Часы — это, ведь, к расставанию.

— Я не верю в приметы.

А потом я надеваю белое полупрозрачное бельё с завязками, вручаю ему наручники, верёвку для шибари и даже плётку. Последней он пользуется пару раз, но ему не нравится даже эта идея. Зато от остального мы в восторге и ложимся спать утром, максимально измотанные, но, кажется, оба счастливые. Не думала, что могу быть такой развратницей.

Все каникулы бы прошли отлично, если бы Словецкий не заболел.

— Потому что не надо было с бани в снег прыгать, когда Макс с Тёмой приезжали, — бубню, смотря на градусник с температурой под сорок. — Любимый, давай в больницу, у тебя страшный кашель, бронхит, наверное. Это может и в воспаление перейти.

Здорово мы с ребятами отметили. Нет, было, конечно, весело, но сейчас уже не так.

— Не поеду никуда, всё хорошо.

Лечила я его сама. Натирала, давала сиропы, заставляла делать ингаляции. Когда его трясло от озноба, сидела рядом, обнимая, чтобы было теплее.

— Ты заразишься, — сонно произносит Марк, когда я пытаюсь его согреть.

— Не заболею.

Тут я слукавила. Мой иммунитет ослаб ещё перед новым годом от постоянного переутомления, а сейчас уже не выдерживал заразы. К концу каникул пришлось пить антибиотики уже нам обоим. Я чихала по сто раз на дню, когда Марк уже более-менее оправился.

— Я же говорил, — бубнит Словецкий.

— Тебе что, резко сто лет исполнилось?

— Нет, просто не хотел, чтобы ты болела.

— Мы, молодые, быстро выздоравливаем, — издевалась я над Марком.

— Вот ты поправишься, посмотрим, какой я старый.

— Вот это я понимаю стимул. Я уже прям чувствую, как мне легче.

— Дурочка, — смеётся Марк.

— Спасибо, Словецкий, — почти заснув, благодарю мужчину.

— За что?

— За то что любишь такую дуру.

После Рождества Марк уже чувствовал себя прекрасно, а я ещё постепенно приходила в себя.

— Так не хочется возвращаться в эту рабочую рутину, — вздыхаю, развалившись на Марке, с которым мы смотрели фильм.

— Согласен. Давай останемся тут. Закроемся и не будем работать или общаться с кем-то.

— Давай. Кстати, когда в школе закончится ремонт?

— Кстати, в середине января можешь приступать.

Я даже подпрыгиваю на месте, начиная целовать Словецкого.

— Ура! Ура, ура, ура! Спасибо, Марк.

Кстати, на новый год я запретила ему дарить мне подарки, но он всё равно подарил дорогущие серьги и кольцо.

— Я люблю тебя, — мне так хотелось признаваться ему хоть тысячу, хоть миллион раз.

— И я тебя, жизнь моя.

21

После праздников жизнь возвращается в прежнее сумасшедшее русло. Девочки не самым позитивным образом воспринимают информацию о том, что я ухожу.

— Девчонки, я всё понимаю, я тоже вас очень люблю и ценю. И мне будет сложно без наших репетиций, сплетен, но я не могу разорваться, а здесь я уже сделала всё возможное для себя. Я всегда помогу, если что, мои хорошие.

Плачем, обнимаемся и смеёмся. Это редкий случай, когда женский коллектив сложился таким хорошим образом, что мы всегда переживали друг за друга и обожали.

— Лика — отличная девчонка. Она справится, в ней есть потенциал, пусть растёт вместе с вами. Дорогу молодым, — смеюсь я.

В школе заканчивается ремонт, и я набираю в неё педагогов. Все юридические вопросы мне помог урегулировать Марк. Я глупой никогда не была, но этой стороны жизни никогда не касалась, поэтому в одиночку мне было бы сложно.

Ребята, с которыми мы учились охотно соглашаются на такой экспириенс.

Вика помогает мне с рекламой. Воронова официально развелась с Борисом и лишила его родительских прав, в чём я её очень сильно поддерживала. Она переживала, что Тёмка потом может не простить ей этого, но мелкий даже не спрашивал про него. Зато в Ерёмине души не чаял. Словецкий взял её к себе на работу, а Артёма она устроила в детский сад, откуда часто его забирал Артём-старший. В её голове теперь появился новый заскок, что Ёремину не нужен будет мелкий.

— Господи, Воронова, да что ты за тупица такая? Он тебя любит. Только слепой не увидит, глухой не услышит. И Артёмку тоже. Он уже сейчас за него порвать готов, если его кто-то в саду обидел. За тебя тоже. Че тебе надо?

— Ничего, — обиженно выдаёт Вика. — Просто один раз обжигаешься, а потом всего боишься.

Да, прямо как Марк. За что нам это с Артёмом?

— Я всё понимаю, Вик. Конечно, нужно и о будущем думать, но ты никогда не узнаешь к чему приведёт какое решение, поэтому не изводи себя. Артём тебя точно не обидит, это я знаю на сто процентов.

— Спасибо, что ты есть, — ноет эта дурында. — Мой источник светлых мыслей.

— Иди сюда, — обнимаю её.

Леон планировал свой тур по странам Европы.

— Забрала у меня солистку! — ныл Алаев.

— Она ж тебе не нравилась!

— И что? Ты мне тоже никогда не нравилась, но нас связывает успех.

— Мерзкий ты, — кривлю нос.

И всё идёт хорошо, и даже лучше, чем я могла себе представить. Пока в один из вечеров я не приезжаю к Марку в квартиру и не застаю его, сидящим в темноте. Балкон открыт на всю, но он курит в квартире и пьёт виски.

— Марк, ты чего творишь? Заболеть опять захотел? — закрываю балкон. — Что случилось?

Он выглядел очень странным. Словно во всём мире разочаровался.

— Словецкий, ты меня пугаешь. Что случилось? — забираю чёртову сигарету и затушиваю о пепельницу. — Что?

Он переводит на меня отстраненный взгляд, а потом ухмыляется, опрокинув виски.

— Я тебя пугаю? А трахаться направо и налево тебя не пугало?

— Что? — чувствую, как мой взгляд тяжелеет, а голос становится жёстче.

— Что? Думала, я не узнаю? — швыряет на стол передо мной фотографии, где я с Леоном целуюсь, а на другой мы якобы спим с ним, потом идут снимки с каким-то незнакомыми мне парнями, где-то мои одногруппники.

— Ты серьёзно в это веришь? — нет, правда? Может он просто прикалывается надо мной? — Марк!

— Ты знаешь, я проверил. Именно в эти дни ты была без охраны, без водителя, без меня. Ездила по своим делам, репетициям, — с видом человека, познавшего истину, говорит Марк.

— Марк, давай ты проспишься, и мы поговорим, — прошу, забирая бокал.

— Да, у тебя как раз будет время придумать очередное враньё, — с презрением отходит, словно я больна чем-то заразным. — А Марк-дурак ведь поверит! Войдёт в положение! Ты ведь мне никогда и ничего не рассказывала! Ни про прошлые отношения, ни про родителей! Я всё узнавал от чужих людей! Вы, наверное, с Леоном и легенду про родителей придумали, чтобы я поверил!

Залепляю пощёчину, этому орущему придурку, чувствуя проступающие слёзы на глазах.

— Ты осознаёшь, что говоришь сейчас? — жёстко спрашиваю я.

— А ты осознаёшь кто перед тобой? — в его глазах такая ярость, что мне становится страшно.

— Сейчас уже нет. Откуда это у тебя?

— Неважно.

— Откуда?

— НЕВАЖНО! — орёт, швыряя стакан.