Поймав ветер фортуны, наполнивший его паруса, каперанг Ломен не преминул воспользоваться счастливо представившейся возможностью пробиться на самый верх благодаря дружбе с сыном Александра III и с легкостью променял палубу крейсера в дальнем море на столичные паркеты и мостики царских яхт в Маркизовой луже.
В 1892 году он, сразу по возвращении «Памяти Азова» в Кронштадт, назначается членом комиссии при библиотеке Морского министерства по военно-морскому делу, где подбирает для заинтересовавшегося флотом наследника разнообразную литературу и карты для его личного пользования. Через пару месяцев он уже заведует военно-морским ученым отделом главного морского штаба. А меньше чем через год Николай Николаевич – флигель-адъютант молодого императора и его флаг-капитан! Тут и орлы на погоны не заставили себя ждать. Сначала – один, а затем и второй…
Столь головокружительной карьеры при дворе никто из наших моряков не делал. До вышеупомянутого Нилова. Константин Дмитриевич, правда, и внешне, и внутренне был полным антиподом гордящегося своей ученостью «академика» Ломена. Хотя ученость эта была у него своеобразной. Ни в кухню большой политики, ни в суть происходящих на флоте эпохальных технических перемен глубоко проникнуть ему не было дано. Вот лишь один характерный образчик рассуждений человека, серьезно влиявшего на «морской» кругозор молодого императора:
«Прежде всего мы должны на Балтийском море иметь минный флот не меньший, чем германский и шведский взятые вместе, так как в случае войны на Балтийском море кроме немцев непременным противником нашим, при всяких политических комбинациях, будут здесь также и шведы.
Если наряду со всеми работами по воссозданию у нас оборонительного флота финансовые средства позволят нам обратиться к постройке больших кораблей, то, пожалуй, можно согласиться на это, но при непременном условии, чтобы суда эти предназначались бы для службы на Тихом океане, где необходимо в особенности воссоздание нашего флота.
Переходя к вопросу о своевременности для нас строительства больших кораблей, я прежде всего считаю необходимым оговорить, что нынешнее время вовсе не представляется каким-то исключительно благоприятным моментом для воссоздания нашей морской силы. Мнение, что “замену поршневых машин турбинными двигателями можно считать столь же коренным переворотом в военно-морском деле, как замену паруса гребным винтом”, я считаю страшно преувеличенным. Переход от паруса к паровому двигателю можно сравнить с изобретением пороха, направившим все военное дело по совершенно новому пути; введение же турбин есть не более как известное усовершенствование, каковым явился, например, переход от гладкого к нарезному оружию. Введением нового двигателя наука судостроения вовсе не может считаться “поколебленной в самых существенных своих началах”.
Необходимость строительства больших судов в целях поддержания наших судостроительных заводов представляется мне сомнительною: – казалось бы, работы для них будет достаточно и на наших достраивающихся судах. Кроме того, значительная часть рабочих может перейти на постройку малых судов, машин и пр., так что, обратившись к постройке судов исключительно оборонительного флота, мы вовсе не обрекаем этим на гибель наших заводов».
Это выдержка из официального документа на высочайшее имя от октября нашего 1906 года. Грамотно, логично, доходчиво. Умно, наконец. Но, Господи Боже, какая же политическая и техническая близорукость! Если не сказать – убожество…
Нилов был моложе Ломена на 14 лет, но, как и он, успел крепко повоевать турка на Дунае в Болгарскую кампанию 1877-го года. В отличие от последнего, науками и глубокими суждениями не утруждаясь, личной храбростью и лихостью он честно заслужил боевого Георгия. Компанейский и разбитной, он не горел тягой к глубоким познаниям в морском деле, зато порученную Богом и начальством лямку тянул добросовестно, представляя собой во многом типичный образчик русского палубного офицера того времени.
Идеальным досугом для него в бурные молодые годы была бутылка и картишки в кают-компании или приличествующем береговом заведении. С дурачествами, кутежом и хулиганством, доходившими порой до полного морального раскрепощения. Причем иногда в духе прусской гвардейской казармы или британского флотского гондека.
На склонности к гульбе и «трюмному бисексуализму» его, еще юного мичмана, и приметил некто князь Мещерский7, который всегда трепетно и по-доброму относился к своим любовникам, даже бывшим, употребляя к их устройству и продвижению по жизни все свое немалое придворное влияние. Душевный такой человек он был, очередной «голубой» князь, появляющийся перед читателем по ходу нашего повествования. Личные встречи с этим неординарным деятелем у наших главных героев еще впереди…
Итак, внешне малопривлекательный и попивающий капитан 2-го ранга Нилов после неприметной службы на нескольких миноносцах и канонерках в 1890 году, для многих на флоте и в высших сферах совершенно неожиданно, назначается флаг-капитаном самого генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича, после чего на целых 12 лет становится бессменным командиром его яхт, от «Стрелы» до «Светланы».
Когда же входящий в силу молодой царь и его «тайный придворный Морской Кабинет» стали потихоньку отбирать у Алексея Александровича «монополию на флот», шустрый каперанг, с подачи того же вездесущего Мещерского, в одночасье переметнулся от генерал-адмирала в стан его противников, воспользовавшись удовольствием государя от показухи с пальбой и дымом, учиненной в его честь Ниловым в качестве командира практического отряда береговой обороны Балтфлота в 1903-м.
Что и говорить, дружить Николай умел. Через пару месяцев Нилов уже командир Гвардейского экипажа, а с ранней весны 1904 года он – флигель-адъютант государя императора, незаменимый главный рассказчик крепких застольных анекдотов, партнер по картам, лаун-теннису и бутылке крепленого красненького. А еще – потенциальная замена Ломену в должности императорского флаг-капитана: у того уже подпирает возраст по службе, да и здоровьице начинает пошаливать.
Контр-адмиральские эполеты Константин Дмитриевич в кругу новых людей и обязанностей заслужил даже раньше, чем в нашем мире: должен же был кто-то стать отдушиной для царя, изнывавшего от груза забот, свалившихся на его плечи по милости Вадика, Василия и Петровича, пока новоиспеченный государев военно-морской секретарь прогуливает по парку его сестренку. В Порт-Артуре и Владивостоке узнали об этом радостном для всего флота известии в октябре 1904-го. За оборону столицы с моря теперь грешно было переживать. До Шантунгской битвы оставалось два месяца…
* * *
Приоткрыв дверь в салон, за которым находилась собственно столовая, Петрович понял, что застал только самое окончание очередной фирменной байки «от Нилова», ибо на произнесенную торжественно-мрачным тоном фразу Константина Дмитриевича: «Он понял все через девять месяцев», ответом был нестройный взрыв гомерического хохота…
– Ваше величество, господа, вы позволите?
– Заходите, любезный Всеволод Федорович! У нас тут маленький мальчишник перед ужином сорганизовался, – отсмеявшись, приветствовал его раскрасневшийся Николай, явно входивший во вкус своего первого большого путешествия в отсутствие супруги и детей. – Думаю, что вы здорово проголодались, но придется чуток обождать. На кухне какое-то повреждение с плитами случилось, им туда даже инженера вызывали. Алексей Алексеевич наш самолично ходил посмотреть, – Николай кивнул в сторону Бирилева. – Считает, с дымоходами напасть какая-то. Похоже, снегом грибки забило на крыше: снегопад-то вон какой, с пургой, плетемся мы из-за него еле-еле, вот и заносит, если не топить постоянно. Минут через десять нас обещали пригласить. А пока – милости просим вас присоединяться к нашему кружку.
– С радостью, государь. В хорошей компании закуска не главное…
Вокруг все снова яростно порскнули, чуть не складываясь пополам и хватаясь за животики, а Ломен даже закашлялся. Оценив ситуацию, Петрович озадачился вопросом: «Этот ржач вслед ниловскому анекдоту, или я что-то не то сморозил?»
