«Сим докладываю вам…» Сим докладываю вам, Что рассказа я не дам, Ибо нынче утром вновь Показалась горлом кровь, Так что мне запрещено Пить чернила и вино, А приказано лежать И покой свой – уважать. Сим приказам следуя, Не скоро уеду я В горние селения Для увеселения Тамошних читателей, Для обогащения Тамошних издателей, А пребуду здесь здоров Для забавы цензоров. Конец 1890-х – начало 1900-х годов (?) «День сгоревший хороня…» День сгоревший хороня, Ходит Ночь в немой тревоге От огня и до огня По дороге, без дороги. Потеряв от скорби разум, Смотрит Ночь печальным глазом Во дворцы и окна хат — Всюду, где огни горят. Встанет тихо под оконцем: «О, зачем горят огни? Умер день, рожденный солнцем, Не зажечь другие дни!» Вот – глядит в мое окно: «Слушай, спать пора давно. Боль бессонницей не лечат! Погаси же свои свечи!» Я – смеюсь: «Ошиблась ты! Разве здесь свеча пылает? Здесь горят мои мечты, Это – сердце догорает!» Слышу тихий вздох вдовы, Шелест шелковой травы. Птицы, вспугнуты совою, Осыпают сосен хвою. Листья черные латаний, Точно пальцы злой руки, Разрывают Ночи ткани. Как шаги ее легки! И под нежными шагами Светят росы жемчугами, Шепчет росная трава Ночи нежные слова. …Так до самого рассвета, День сгоревший хороня, В бархат траурный одета, Ходит Ночь вокруг меня. 1910-е годы (?) «Нравится мне вся земля…» Нравится мне вся земля. Но всего лучше на ней — Вы, молодые цветы Около старых камней. Душа художника, как свод небес, Сияет яркими звездами. Свобода любит красоту, А красота – свободу. То, что красиво, – красиво, Даже когда увядает. То, что мы любим, – мы любим, Даже когда умираем. 1917 «Уважаемые покупатели…» Уважаемые покупатели! Мои книги – это сердце мое. И вот я продаю вам его По целковому за порцию. Превосходные ценители искусства, Совершите ваш строгий суд: Все ли запятые на месте у меня? Хороша ли музыка слов? Предлагая вам эту забаву, Я не имею скрытых мыслей И не думаю о суде осла Над соловьем, вечным пленником песни. Но, когда изнемогаешь от любви В болоте, где любить некого, Готов спросить и ядовитую змею: «Хорошо ли я умею петь, родная?» Конец 1910-х или 1920-е годы «Рыжая, как ржавое железо…»
Рыжая, как ржавое железо, Высохшим пятном горячей крови Распростерлась предо мной бескрайно Звонкая, песчаная пустыня. Ни единой птицы в синем небе, Только – солнце, точно рана в сердце. А в песчаном море – ни былинки, Только я один блуждаю зверем. Посреди пустыни – колокольня, Маленькая, серая монашка, — Стонет над песками медный голос, Стонет, замирая безответно. Тоненькая змейка цвета стали Смотрит изумрудными глазами На монашку эту – колокольню — И смеется над бесплодным зовом. …Это мне приснилось вьюжной ночью Средь лесов Финляндии холодной. Смысла в этом сне не нахожу я, Но – печаль его душе понятна. Конец 1910-х или 1920-е годы «Под медным оком злой луны…» Под медным оком злой луны Лес и болото – жутко немы. Средь кочек камни-валуны Лежат, как рыцарские шлемы. Колышут спутанные травы Султаны темные свои, И тускло блещут сталью ржавой Седые мхи и лишаи. Как много странной красоты Возникло этой ночью странной! Горбины кочек – что щиты, А мох на них – узор чеканный. Березы тень кольчужной сеткой На камень выпуклый легла. И в эту тень вонзился метко Сучок, как гибкая стрела. Меж кочек, в желтом лунном свете, Красно сияет медь воды. Уходят к лесу пятна эти, Злой битвы жуткие следы. Лес – точно крепкая стена, Воздвигнутая силой ночи. И видно, как за ней луна Иззубренные копья точит. Как смерть, беззвучен сон земли, И тени ночи ей на лоно Покровом бархатным легли, Как будто черные знамена. Вторая половина 1910-х или 1920-е годы |
