— Вот как? — удивился я. — Значит, выходит, что истинные урожаи все скрывают?
— Как есть, скрывают, — продолжал топорщить чапаевские усищи Булычев. — И купцы, что хлебами кормятся, о том прекрасно ведают.
— Как и о беде крестьян с невозможностью достаточно долго хранить хлеб, — кивнул Прозоров. — Потому и в торг осенний ко всяким хитростям прибегают. Амбары да лабазы в низине устраивают, под спуском. А крестьянам лошадей заставляют из телег выпрягать. Тот полпути руками телегу протолкает, так тут приказчик цену сбивать принимается. Мол, зерно влажное, да замусоренное. Коли не по нраву новая цена, выкатывай телегу в зад. А как? Это вниз телегу легко катить, а в гору — тремя потами изойдешь…
— О верхней границе цены между собой все купцы заранее сговариваются, — Булычев так легко выдавал нюансы зерноторговли, словно сам таким не занимался. — Даже уйдет селянин к другому, так и там хорошей цены не услышит.
— А ежели государевы люди цену выше дадут? Повезут туда селяне? — уточнил Чарыков. — Или забоятся?
— Повезут, — пожал плечами корабельщик. — Почему не повезти. Ежели имен записывать не станут, да из которой деревеньки зерно…
— Повезут, — согласился Прозоров. — Потому и интересуемся: где то зерно сохранять станут? Купить — полдела. Правильно хранить, да потом в дело пустить — вот где наука.
— А если где-то купец весной вперед денег давал под будущий урожай?
— Так и что? — блеснул очками миллионщик. — Это у купцов принято слово держать. В иных местах и букв не ведают, все на слове держится. А у селян купчину обхитрить за доблесть почитается. Придет к ним купец за долгом, так те деньгами и вернут. И еще смеяться станут. Радоваться. Подлый же народишко. Воровской.
— Вы так говорите, словно бы купцы не обманывают крестьян, — покачал головой я.
— И это тоже, — непонятно с чем согласился Прозоров. — И среди торговых людей прохиндеев хватает. Однако же, я скорее доверюсь слову купца, чем поверю обещаниям крестьянского старосты.
— Ход ваших мыслей мне понятен. Не совсем ясно: каков же, по вашему мнению, истинный доход крестьянских хозяйств? Как по вашему?
— Справный хозяин бывает и по тыщще за осень в кошель кладет. Да потом еще зимой на отхожих промыслах полстолько. Только таких уникумов по всей Волге и десятка не наберется. Не часто так выходит, что селение от какой-нибудь лихоманки почти полностью вымрет, и вся земля, что помещиком на выкуп определялась, одной или двум семьям отходит. Когда руки работящие, да землицы пятнадцать — двадцать десятин, трудно бедовать. Тут уже особый талант нужен…
— А в основном? Там, где сельская община и на семью по пять десятин?
— Ну что вы, ваше высокопревосходительство, уравниваете-то всех⁈ — воскликнул Булычев. — По-разному везде. Где пришлых не подселяли, все давно друг другу родичи, да староста с умом да хитринкой — там и живут, в ус не дуя. И на стол есть чего поставить, и в рюмки налит чего имеется. А что на таких больше всего недоимок записано, так бумага все стерпит. Верят они, что рано или поздно вспомнит о них царь, да и отменит все эти лукавые долги. Но есть и такие места, где все народишко мир не берет. Делят все свои клочки да наделы, по весне, бывает, чуть не смертным боем за лучшие земли бьются. Там староста или назначенный, или свой интерес вперед остального блюдет. Сам-то он, да родня его, может и неплохо живет-поживает. А остальные — хоть с голодухи подыхай.
— Вас послушать, так выходит, будто все беды от общин, — закинул я удочку. Вспомнилось вдруг, как тот самый Столыпин с сельской общиной боролся, полагая, будто именно она тормозит развитие отечественного земледелия. — Будто, ежели разделить землю между семьями, а не общинами, так и лучше станет.
— Может и так, — блеснул очками Прозоров. — Но то, что хитрить да лукавить такой хозяин точно меньше станет. Иначе, кто же к нему осенью зерно покупать приедет, ежели он всех обмануть норовит?
— А потом, он свой надел между сынами поделит, — Булычев смотрел далеко вперед. Отличное качество, для коммерсанта, мне кажется. — А те, промеж своих. И придут внуки к деду с вилами да топорами ругаться, когда семьи свои прокормить не смогут…
— Это неизбежно, — пожал плечами я. — На всех земли не хватит, как ее не дели. Даже если распахать целинные земли в Степном крае и в Сибири, наступит момент, когда отцам нечего будет дать младшим сыновьям.
— Вы так спокойно об этом говорите, Герман Густавович, — качнул бакенбардами Чарыков. — Словно бы такая ситуация к лучшему.
— Десять лет назад, в Томске, мы с компаньонами выстроили железоделательный завод, — издалека начал я объяснять. — Тяжело в Сибири с железом. Думали, товар наш, как горячие пирожки на ярмарке разлетаться станет.
— Я и сейчас частенько сырье чесальное, лен да щетину, на железный инструмент меняю, — кивнул Прозоров. — Кабы еще сам металл обрабатывать мог, совсем хорошо бы вышло.
— Не вышло бы, — не согласился я. — Мастеров да рабочих вы где брать стали бы? С уральских заводов — не пойдут. Им и там хорошо живется. А больше и негде. Мало у нас мастеров. Из Европы, разве что, немца какого-нибудь выписать…
— Ну вы же как-то смогли…
— Я людей из Санкт-Петербурга сманил. Инженера даже отыскал. А остальных рабочих уже в Сибири, с бору по сосенке, насобирали. Не хотят крестьяне в дымных да шумных цехах деньгу зарабатывать. Им землю подавай. Не было бы ее, земли — я имею в виду, так и у промышленников больше рабочих бы стало. А наделы у крестьян больше. И, может быть, те земледельцы, коих вы, Яков Алексеевич, справными хозяевами назвали, детей своих учиться отправили бы.
— И что с того? Умничали бы только больше, ученость свою напоказ выпячивая.
— И это будет, — усмехнулся я. — И умничать станут, и городиться ученостью. Только тогда и мастеров больше станет, и в инженеры вперед армии стремиться будут. Почетно это станет, и прибыльно. Вот чего я хочу!
— При церквах уже много в каких местах грамоту детишкам дать стараются. А толку-то? В университеты их все одно не возьмут. Да те и сами не пойдут — дома и при недороде без сухаря не оставят. А в городах с хлеба на воду перебиваться ради науки? Да еще вечно шутки тех студентов, что из семей побогаче, слышать? Нет уж. Увольте.
— Господина Ломоносова это не остановило, — вставил свои две копейки Чарыков.
— Ломоносов из поморов, — отмахнулся Булычев. — Те на рыбе да на соляных промыслах. Им голодно жить позорно. Вы селения их видели? Таких хором не у каждого купчины в России найдешь.
— А Поморье что? Не Россия? — сделал вид будто бы не понял я. Дед — тот еще, из другой, первой жизни — тоже четно разделял Сибирь и Россию. Вроде страна-то одна, но Сибирь отдельно, а Россия — сама по себе.
— Да там половина люда попервой на нордике говорить учится, после уже на русском, — засмеялся Прозоров. — То ли Русь-Матушка, то ли фактория норвегов. С первого взгляда и не поймешь. Я ведь изначально из Архангельска планировал товары свои в Европу доставлять. Думал, приеду в Поморье, благодетелем для местных стану. Они на своих судах грузы и повезут.
— Да вы что? — удивился Булычев. — Не ведали что ли, что они чужих и понимать откажутся. Вот были бы вы с кем из них в родне, тогда бы и сладилось…
— Да-да, — поморщился миллионер. — Потом и я это понял. Да и трудно там. Бездельников мало. Груз на судно грузить — вези своих. У нас, мол, грузчиками даже умалишенные не робят. А как нужно было корабль к причалу подвести, и вовсе отдельная сказка. Лоцмана еле уговорил, умаслил. Важный такой, словно это его море, и его причалы…
— Теперь из столицы грузы отправляете? — уточнил я.
— От туда, — согласился Прозоров. — Тоже не так просто оказалось все сладить. Но справился. В эту навигацию двенадцать кораблей отправлять буду.
— И к германцу тоже?
— И туда. А вы, ваше высокопревосходительство, почему интересуетесь?
— Война у них, — пожал я плечами. — Мы сохраняем дружественный нейтралитет, но если в свару вступит Англия, немецкие порты станут недоступны. Бритты всегда с блокады морских перевозок битву начинают. Искренне рекомендую ту часть, что немцам предназначена, все-таки в этот раз чугункой перевозить. Во избежание недоразумений, так сказать.
