Костя не заставил себя долго ждать. Буквально через час после звонка я уже имел удовольствие лицезреть родную небритую седую рожу.
– Инсульт-привет! – громогласно воскликнул он с порога.
Ему было сорок с лишним, но, словно желая оправдать своё давнее прозвище, он был полностью седым. Седым, как лунь.
– Не ори, – сказал я. – У меня сосед-сердечник. Проходи.
Он вошёл. Мы обменялись рукопожатием.
– Как ты вовремя позвонил. Я и сам собирался тебя разыскать. Но дела-дела-дела…
– Седой, из тебя деловой человек, как из меня архиепископ.
– Аминь, – сказал Седой. – Видишь ли, я наконец-то созрел стать писателем. Беллетристом.
– Чего-чего?
Он нырнул рукой во внутренний карман потёртого пиджака и вытянул измятые листы бумаги, сложенные вчетверо.
– Прочти мои рассказы, – попросил он и протянул мне листки.
– Может, сперва хлопнем по рюмочке?
Танелюк хитровато прищурился:
– А есть повод?
– Само собой, – ответил я, усмехаясь. – Без повода гудят лишь пароходы.
– Нет, сначала прочти.
– О’кей, но пока я буду знакомиться с твоими опусами, ты сооруди какую-нибудь закуску. Всё необходимое в холодильнике.
– Только читай вдумчиво.
– А ты не переусердствуй с перцем.
– Положись на меня, командор.
15
Мне известно, что некоторые доктора, попадая в новую компанию, предпочитают по возможности не распространяться о виде своей деятельности. Потому что каждый норовит тут же рассказать ему о собственной болячке и попросить его профессионального совета. И мало кого волнует, что у врача может быть узкая специализация, что, может, он стоматолог или гинеколог, главное – врач, а значит, обязан выслушать и чего-нибудь посоветовать.
Вот так и со мной. Как только меня стали издавать, каждый второй мой знакомый и также малознакомый, а порой и вовсе незнакомый приносил или присылал мне по электронной почте свои рассказы, эссе, новеллы, повести и даже романы. Чтобы всё это читать и давать замечания по прочитанному, я должен был бы сам бросить писать, потому что времени ни на что другое уже б не оставалось. К тому же основная часть присылаемого была полной фигнёй. Но кто из начинающих литераторов способен принять неприятную правду?
Обычно я не читаю чужие работы. Вернее, читаю лишь страничку-полторы – этого достаточно, чтобы составить мнение.
Для Танелюка я готов был сделать исключение. Я решил прочесть всё, что он принёс, от начала до конца.
Первый рассказ «Тёща» начинался превосходно:
«Николай не мог уснуть от стекавшихся к переносице мыслей и лёгкой пульсации в правом указательном пальце. Жена с дочкой на море. Тёща убирается по дому. Николай лежит и думает о том, что в заблуждениях он жил, а в искушённости существовал. Вечер был светел. Бурчала хмурая тёща».
Дальше шёл рваный и бессвязный диалог Николая с тёщей. Николай раздражался, и вскоре пульсация распространялась по всему телу. А он хотел оставаться ироничным и холодным…
Завершался рассказ так:
«Николай взглянул на часы. Разделся догола. Взял на кухне нож. Вошёл в комнату к тёще. Застыл у изголовья. Мгновение колебался, глядя на спящую. Взмахнул рукой, державшей нож… За окном бледнолицая луна пряталась за кроны деревьев».
Простенький такой, коротенький рассказ. Ничего шедеврального. Второй оказался ещё короче. Назывался он «Одноклассники».
Некий Николай явился к однокласснику Мише, чтобы возвратить долг. Миша неудержимо хвастался своим положением и богатством. Подшучивал над Колей. Стал раздражать. Финал обескураживал.
«…Коля выпрямился и сильно ударил Мишу головой в лицо. Тот упал и потерял сознание. Николай выдернул из розетки шнур удлинителя, обмотал им шею одноклассника и принялся душить Михаила… Вечерело».
Последнее предложение меня улыбнуло.
Третий рассказ назывался «Сосед».
Главный герой заходит к соседу за солью. Казалось бы, совершенно безобидное начало. Но я подозревал – без крови не обойдётся. И точно! Главного героя охватило привычное раздражение.
«На белоснежный кафель с топора стекала кровь… С улицы пахнуло пьянящим запахом сирени».
Последний рассказ под названием «Любовница» я уже не читал. Сразу заглянул в финал. Меня интересовало только одно – каким оружием воспользовался главный герой. Бензопила? Огнемёт? Бластер?
Но я ошибся. Любовница главного героя травилась сама, узнав о том, что её Коля-Николай вернулся к супруге.
В общем, художественный образ, достойный второсортной мыльной оперы.
«Он крепко обнял холодеющее тело любимой и шептал в ничего не слышащее ухо слова запоздалого признания. Труп любимой медленно синел. Близилось утро».
Мной овладел приступ неудержимого смеха.
16
Танелюку я сказал:
– Это некая сублимация, Костя. Ты выплёскиваешь на бумагу свою агрессию, и в результате тёща, одноклассник, сосед и прочие живы-здоровы, а ты доволен. Литературой это назвать нельзя. Хотя, конечно, есть сногсшибательные фразы. К примеру, «жизнь – это попытка утереть нос собственным родителям».
– В моём случае, – заметил Седой, – это неудачная попытка утереть нос родителям.
– В целом, – солгал я, – не так уж плохо. Но надо работать. Много работать.
Я не мог выложить ему всей правды. После тридцати начинаешь ценить тех немногочисленных людей, которые хоть отчасти претендуют на звание друзей.
Однако мой осторожный ответ не удовлетворил Седого.
– Ты мне конкретно скажи, – попросил он, – тратить мне на писанину своё время или лучше не морочить голову ни себе, ни людям.
– Ну как тебе сказать…
– Говори как есть.
Я решил, что толерантность тут ни к чему, и резанул прямо:
– Литературного дара у тебя нет. А писать без него – всё равно что трахаться без эрекции.
– Ладненько, – согласился Танелюк, нисколько не огорчившись. – Тогда я подарю тебе свою записную книжку. Вдруг что-нибудь из моих набросков и записей ты сможешь использовать в своей работе.
– Это не обязательно.
– Нет-нет-нет, она мне больше не нужна. Я подарю её тебе, это и будет моим скромным вкладом в русскую литературу.
– Весьма благородно с твоей стороны.
Мы сидели на кухне. Выпивали, беседуя, закусывали и курили…
Невесёлые мысли понизили свою активность. Зато выпитое активировало знакомое по детским годам ощущение беспечности.
Приговорив полтора литра водки, мы основательно охмелели.
Наш диалог начал вязнуть и распадаться на не связанные между собой куски.
– Интересно, чего ты развязался? – спросил Седой.
– А мне интересно, почему ты не пробуешь завязать?
– Я алкоголик, Лёня. Буду я бухать или нет – не имеет значения. Это диагноз. И он на всю жизнь.
– Ты веришь в любовь? Такую… о которой пишут в книгах…
– Мне сорок четыре года… Я просрал карьеру бухгалтера… Великого актёра из меня тоже не получилось… Теперь ты говоришь, что литературного дара у меня нет… Я больше ни во что не верю.
– Самое время поверить в Бога.
– Самое время выпить.
– Знаешь, я устал быть один.
– Помнишь, о чём писал Монтень?
– Да не важно, кто о чём писал! Мы не можем жить по написанному. В книгах люди ищут лишь подтверждение своим мыслям.
– Монтень писал…
– Если неприятности я научился переносить сам, то хотя бы чёртов успех я могу разделить с кем-то… С кем-то, кто мне дорог…
– Монтень писал: «Каждый человек может быть самим собой, только пока он одинок». Конец цитаты.
– Хрен тебе. Это сказал Шопенгауэр.
– Шопенгауэр сказал «хрен тебе»?
– Нет, про то, что человек может быть самим собой, пока одинок. Так что… нечего наводить тень на Монтень…
– Какая разница, кто что сказал… Главное, что сказано хорошо.
– Подай зажигалку.
– Ты пить-то будешь?
– Конечно. Можешь не сомневаться. Буду. Пока не свалюсь.
– Тогда вперёд!
– И пошли все на х*й! Конец цитаты.
– Вот это здорово сказано. Запиши.
