Эта мысль ужаснула меня.
С тех пор я почти каждый день, более четверти века, думаю о смерти. О том, как и когда лучше умереть; есть ли жизнь после смерти; стоит ли жить до старости или лучше уйти самому в расцвете сил; какая смерть предпочтительней; сколько мне ещё осталось…
Все люди живут так, будто у каждого из них впереди целая вечность. Я удивляюсь этим людям, но и сам живу точно так же.
Множество людей не готово к смерти. Хуже того. Множество не готово к жизни.
Всё время чего-то ждём. Вот, мол, окончу школу и начну жить. Затем – вот женюсь… Вот найду престижную работу… Вот разведусь – и уж тогда поживу по-человечески…
Часто думая о смерти, я тем не менее её не страшусь… Так мне кажется… Ведь все умрём – рано или поздно.
– Я боюсь, что скоро умру, – сказала Ева.
– Для таких страхов есть основания?
– Вроде нет… Я молода, здорова… Но ведь что-то может случиться…
– Например?
– Да что угодно… Собьет машина или у меня обнаружат лейкемию… Или меня укусит какая-нибудь чёрная мамба…
– К сожалению, эта тварь у нас не водится.
– Какая тварь?
– Чёрная мамба.
– При чём здесь мамба! Может случиться что угодно. Вот о чём я говорю. И что страшно. Ты живёшь себе, никого не трогаешь, строишь планы на будущее, вдруг – откуда ни возьмись – приползает грёбаная чёрная мамба, которая даже не водится у нас, кусает тебя, и ты умираешь. Бац – и тебя нет! Понимаешь?
Я не ответил. Потому что где-то на этих словах я бац – и уснул. А лучше сказать: бац – и отключился.
10
Когда я снова «включился» – за окном уже было светло.
В комнате я находился один.
Второй раз я не просыпаюсь, когда Ева встаёт и уходит, хотя обычно сплю очень чутко.
Поднялся, натянул джинсы. Потрусил башкой, но туман в голове не рассеялся. Лишь слегка заныл затылок.
Отворилась дверь – вошла Ева. С двумя банками пива. Одну протянула мне.
Я открыл банку и вылил в себя за раз половину её содержимого. И только затем сказал: «Доброе утро».
Ева уселась в кресло. На ней был махровый халат. А на ногах мохнатые тапочки.
– Отлично выглядишь.
– Спасибо, – кивнула она и отпила глоток из своей банки. – Я опять проспала на работу.
– Опять?
– Да, вчера и сегодня. Всё идёт к тому, что меня уволят.
– Но ведь вчера у тебя был день рождения.
– Это не повод для прогула, – сказала она.
– А что ж тогда повод? День смерти?
– О, это серьёзный повод.
– Тебе нравится работать официанткой?
– Зарплата маленькая. Спасают только чаевые. Но половину из них забирает бар. А вообще – тяжело. Целый день на ногах.
Пиво слегка горчило. Зато в голове постепенно прояснялось.
– Думаю, тебе нужно сменить профессию.
– Легко сказать.
– У меня есть кое-какие связи на телевидении…
– Ой, я тебя умоляю.
Я допил пиво. Скомкал банку.
– А ещё есть?
– В холодильнике три банки.
– Прекрасно.
Когда допили всё пиво, я неожиданно предложил:
– Давай съездим в «Нептун» и всё объясним.
Эту идею Ева поддержала с энтузиазмом.
– Заодно и пообедаем, – сказала она.
Мы вызвали такси и уже через полчаса были в ресторане.
Вместо официантки к нам подошёл импозантный мужчина с внешностью стареющего Джеймса Бонда. Он шагнул к нашему столику и склонил голову набок.
– Ева, что происходит?
– Я проспала, Эдуард Родионович.
– А вчера, – вклинился я, – у Евы был день рождения.
– Насколько я помню, – сказал Эдуард Родионович Еве, – вы родились в марте.
Ева вспыхнула:
– Откуда вам знать?! Вы что, присутствовали при родах?
– Допустим, вчера был день рождения… а сегодня?
– А сегодня день смерти, – вдруг сообщила Ева.
– Что?
– Ничего, – говорю. – Что не ясно? Человек желает отметить день своей будущей смерти.
Эдуард Родионович улыбнулся одними губами, натянуто и фальшиво, и язвительно проговорил:
– Поздравляю вас, Ева… Вы уволены.
– Спасибо, это мы тоже отметим, – я приосанился. – Меню, будьте любезны…
Эдуард Родионович с подчёркнутым достоинством закинул голову вверх и, глядя куда-то в потолок, высокомерно бросил:
– Я пришлю официантку.
И с запрокинутой головой Эдуард Родионович унёс себя прочь от нашего столика.
– Какой самовлюблённый индюк, – восхитился я, глядя ему вслед.
– Скорее петух, – возразила Ева. – К тому же он светло-синий.
– Что это значит?
– Ну, голубой… Гомосексуалист.
– Да ну?
– Ну да.
Я закурил и, сощурившись, посмотрел на Еву сквозь дым:
– Ты вчера обманула меня.
– Я тебя умоляю, – отмахнулась она. – Нужна была веская причина для приглашения. Но смерть мою мы отпразднуем по-настоящему. По-взрослому. Ты это отлично придумал.
– Да, придумщик из меня – что надо!
– Ты не сердишься?
– Сердиться на людей – себе дороже. Я стараюсь принимать человека таким, каков он есть. Каким бы он ни был.
– Это удобно.
Подошла бывшая в недавнем прошлом коллега Евы.
11
Мы быстро наелись и напились.
Денег я не жалел. Сделанный нами заказ намного превышал наши чревоугоднические возможности.
Мы были сыты и пьяны, но выпивку и еду всё подносили и подносили. К десерту мы даже не притронулись.
Тосты провозглашал я, и мы выпивали не чокаясь.
Я говорил:
– Друзья, о покойниках либо хорошее, либо ничего. Я с лёгкостью следую этой неписаной традиции. Ибо я, как и многие из нас, любил покойную. Правда, я не знал её так близко, как вы, но я убеждён, встреча с ней была не случайна. Так было уготовано судьбой. Согласитесь.
– Однозначно, – заметила виновница нашего «торжества».
– Я мог бы часами перечислять достоинства покойной…
– Давай, мы никуда не спешим!
– Хорошо, – я скорбно помолчал, собираясь с мыслями. – Во-первых, покойная была красива. Она клёво целовалась и была неутомима в сексе. Она имела чувство юмора, а среди женщин это огромная редкость.
– Точно! – живо подтвердила покойная.
– Она любила жизнь во всех её проявлениях, и я, если честно, не мог бы представить её постаревшей. Случись с ней это – она бы сильно страдала от несовместимости весёлой бесшабашной натуры и возраста. Поэтому я рад, что Ева останется в наших сердцах и в нашей памяти вечно молодой. За Еву! Пусть земля ей будет пухом!
Ева и я поднялись и выпили стоя.
– Земля пухом – вряд ли, – сказала Ева, когда мы снова уселись. – Я хочу, чтоб после смерти меня сожгли.
– Ладно, – согласился я. – Учту.
– А прах мой пусть развеют над городом.
– Постой, а куда же приходить людям, которые пожелают тебя помянуть?
– В том-то вся и прелесть. Люди, которые захотят меня помянуть, смогут это сделать в любом месте города.
– Славно придумано.
– Ещё бы.
– Слово покойной. Пока есть такая возможность.
– С удовольствием скажу. – Она протянула рюмку. – Плесни-ка мне, живчик.
Я наполнил наши рюмки.
– Буду краткой. Я ни о чём не жалею. До встречи в аду!
12
Зачем я так много пил?
Этот вопрос всегда задаётся в прошедшем времени. Что совершенно бессмысленно. А в настоящем времени… А в настоящем времени – зачем я так много пью? – его никто себе не задаёт. Хотя в ту минуту его актуальность трудно переоценить.
После ресторана мы с Евой отправились к её подруге, которая пила за троих и материлась, как старые актрисы провинциального театра. Она тоже, как и Ева, была еврейкой, её звали Сима.
Помню, она смешно рассказывала о своих старших братьях-близнецах:
– Их зовут Алик и Геночка. Все, от мала до велика, всегда их так называли – Алик и Геночка. Только в такой последовательности. Как Зита и Гита, как Том и Джерри, как Лёлик и Болек, мать их так! Сначала именно Алик, потом Геночка – никогда наоборот. До сих пор. Им сейчас уже восемьдесят на двоих, поседели, как снега Килиманджаро, а всё ещё Алик и Геночка, едрит-карбит.