Олга аккуратно взвалила его на спину, продев шею в петлю могучих рук, заставила сцепить непослушные пальцы на ремне, затянула узел, чтоб было надежнее, и побежала. Некоторые раны открылись, и рубаха, моментально взмокнув на спине от чужой крови, прилипла к телу. Ноша то проваливалась в беспамятство, то постанывала при особо сильной тряске. Олга потратила четверть дня, неспешно спускаясь в долину. Хоть бы успеть до заката! А то замерзнет… этот… медовый!

Всю ночь медового мучила злая лихорадка. Он метался, бередя раны, стонал, кричал в горячке. Олга постелила ему на лавке в прихожей, обмыла, поменяла повязки, да так, держа за руку, и просидела рядом всю ночь, не смыкая глаз и отпаивая его настоем, сбивающим телесный жар. Под утро он забылся тяжелым болезненным сном. Змея, совершенно разбитая, легла на пол, накрывшись шкурой, и провалилась во тьму без сновидений.

Он сам разбудил ее, легонько коснувшись плеча. Олга подскочила спросонья, но поняла, что волнения излишни. Медовый смотрел на нее совершенно чистым, хоть и уставшим, взором. На щеках играл румянец – то ли после горячки, а то ли от неловкости.

– Прости, девица, что не знаю твоего имени, – голос был приятный, с хрипотцой. Волосы его золотились в ореоле света, льющегося из окна. Он смущенно улыбался, теребя свободной рукой мех покрывала.

– Выйти бы мне… по нужде… да только ноги не держат.

Змея кивнула. При ее поддержке он выбрался из дома, с интересом озираясь вокруг и щурясь на солнце. Затем помогла умыться и принесла наваристой похлебки и полкружки вина. Лис, конечно, отстегает ее за самовольное откупоривание дорогого авирского, ну и тьма с ним. Одной поркой больше, одной меньше, с нее не убудет, а больному станет легче.

Медовый ел с аппетитом, косясь на свою спасительницу, держался стойко, правда, был очень слаб – ложка в руках ходуном ходила – и бледен до синевы. Змея наблюдала, как он ест, внимательно вглядываясь в тепло-красный узор на могучем теле. Раны затянулись все до единой, кровоток полностью восстановился, сердце работало исправно. Без вмешательства духа процесс длился бы неделю-полторы. Но чего же стоил Змее этот опыт! Целую ночь питать истерзанное мужское тело живительной энергией Змея, постоянно подавляя рвущийся изнутри поток, стоило ей колоссальных усилий, что и привело к полнейшей телесной слабости. Олга чувствовала себя так, точно собственными руками держала плотину на бушующей по весне горной речке. Думать совершенно не хотелось, голова была тяжелая, словно кузнечный молот, плечи ныли от перенапряжения.

Она уныло поковырялась ложкой в похлебке, отодвинула миску – а поесть бы надо! – и хмуро поглядела на нежданного гостя.

– Ну, давай знакомиться. Как звать-то тебя, пациент?

– Стояном кличут, – с опаской отозвался медовый, слегка ошарашенный незнакомым словом. – А тебя как звать, хозяюшка?

Олга задумчиво потерла переносицу, пряча невеселую ухмылку. А, правда, как?

– Зови меня… Мила.

Хм, хозяюшка!.. знал бы ты, кто здесь хозяин, предпочел бы еще в лесу удавиться. Только теперь Олга задумалась о Лисе. Что она скажет ему, как объяснит присутствие в доме постороннего человека? Он же убьет Стояна! Ладно. Допустим, Стоян поправится раньше, чем Рыжий явится в убежище, но, так и так, Олга не сумеет вывести его к людям, по одной простой причине: она не знает дороги.

– Стоян.

Медовые кудри всколыхнулись.

– Да?

– Ты как сюда забрался-то? Дорогу помнишь?

Он виновато улыбнулся в бороду, отводя глаза.

– Плохо помню… упал я в расщелину… там обвал случился, на тропе. Все погибли, я один остался из всего обоза. Железо мы везли в Толмань.

Олга вздрогнула. Ее семья жила в Толмани. Прикинув, где на восточных склонах Змеиного хребта находятся шахты, она, наконец, определила, в какой части гор располагается Лисья нора. Не так уж далеко от родного дома! Сердце птичкой в клетке радостно затрепетало, и… вдруг замерло. Олга ясно осознала, что Стоян врет самым бессовестным образом. Какой обвал, его же порезали! Никакие камни не способны оставить такие раны, если их, конечно, не обработать, остря под нож. И крошки каменной ни в волосах, ни в одежде не было, только земля вперемежку с опавшей хвоей. Может, беглый? Нет, слишком чистый для каторжника, и сапоги у него хорошей выделки. Она некоторое время буравила притихшего человека взглядом, чувствуя себя еще более разбитой и уставшей. Сил даже на злость не оставалось. Ну, раз не хочет говорить, так и не надо, имеет на то полное право. Уж я-то врать ему не буду.

– Ну что ж, раз так, то, уж извини, я тебе не помощник. Ты дорог не помнишь, а я понятия не имею, где тракт пролегает. Выберешься сам-то?

Страдальческое и слегка растерянное выражение появилось на осунувшемся лице собеседника. Олге стало его жалко. Что ж я к нему прицепилась, как репей? Ну, обвал, так обвал. Я ему жизнь, в конце концов, спасаю, а не исповедую! А дорогу он знает, только вот зачем врет мне – непонятно. Ну, и Бог с ним, вытащу его как-нибудь, только мне бы отдохнуть сначала, да и он пусть оправится, а то вон какой бледный.

– Ты не бойся, я тебя не гоню. Помогу, конечно, чем смогу, только поторопиться надо, а не то придет по твою душу настоящий хозяин…

Олга поднялась, игнорируя вопросительный взгляд голубых глаз. Что она могла ему ответить? Незачем пугать больного человека раньше времени. Тем более что самой Олге было куда страшнее.

Так или иначе, Стояна следовало увести из дома.

На следующий же день Стоян впал в долгое болезненное забытье. Будто иссяк источник, питавший его живительной силой. Ни сесть, ни встать он сам уже не мог, с трудом поднимал отяжелевшие веки, да и слово выговорить ему стоило огромного труда. Змея быстро догадалась, что энергии, которой она поделилась с мечущимся в лихорадке человеком, хватило тому лишь на день, после чего слабый организм уже не мог справиться самостоятельно. Требовалось время, чтобы Стоян набрался сил и восстановил потери крови. Много времени.

Олга нашла удобную пещерку, сокрытую от холодного осеннего ветра, устроила там лежанку и очажок, перенесла в убежище Стояна и принялась с замиранием сердца ждать. Больше ей ничего не оставалось.

Раненый поправлялся медленно. Змея вмешиваться в процесс больше не рискнула. Она ходила за ним, как за дитем малым: дневала и ночевала подле, кормила-поила с ложки, за руку выводила к нужнику, обмывала теплыми отварами в нежарко натопленной бане. Он слабо улыбался, благодарил и приговаривал, что “негоже так о нем, мужике, печься”. Но большую часть времени спал. Через неделю Стоян стал самостоятельно ходить, опираясь на палку, стал разговорчив и весел, даже иногда смеялся. Кашель почти перестал его мучить, на осунувшихся щеках заиграл слабый румянец. Медоволосый воин оказался весьма хорош собой: осанист, широкоплеч, с красивым, не изуродованным шрамами лицом, добрыми ласковыми глазами… иногда слишком ласковыми. Олга иногда удивлялась некоторым его неосторожным взглядам, недоумевая, что же привлекательного нашел в ее жуткой физиономии этот мужчина. Проверять все-таки не решилась, помня тот ужас, что охватил ее при виде собственного отражения.

Вскоре Стоян стал заговаривать с ней, пытаясь выяснить, кто такая, как здесь оказалась, и что за “настоящий хозяин”, да почему его следует бояться. Этих бесед Олга сторонилась, и однажды выдала чересчур резко, но действенно:

– Не спрашивай правды с других, если сам правду прячешь.

Стоян посмурнел, но промолчал. Больше он этой темы не касался.

В середине листопада17 выпал первый снег и, как водится, тут же стаял, напитав промерзлую почву пустою влагой – засыпающая земля, сдобренная водою, ничего не родит, а лишь размокнет, превратившись в хлипкую грязь до очередных морозов.

Стоян все более оживал, и все более хмурилась Змея, глядя на него. Лис мог вернуться каждую минуту, и все страшнее и неизбежней делалась встреча с ним. Олга вынула спрятанный под скамейкой меч и отнесла его в пещеру. Костьми ляжет, но не позволит этому мерзавцу на ее глазах резать беззащитного человека. Позже она застала Стояна, пытавшегося дрожащими от натуги руками удержать полупудовую железяку. От этой картины Олге сделалось неимоверно тоскливо. Стоян же удивленно спросил, на кой ляд им здесь оружие.