Оказалось: за окном светит солнце, и стая птиц села на засохшее дерево, облепив его так, что на миг показалось: старый каштан зазеленел снова. Лиззи протерла глаза, вздохнула. Вспомнилась присказка старого фермера Тимоти: Что умерло, то умерло, назад не вернёшь.

В ванной комнате уже побывал Билл, оставив свое «Бууу» на покрытом паром зеркале. Лиззи смахнула эту «визитку» ладонью. Из зеркала на нее глянули грустные глаза под короткой чёлкой, пристально всмотрелись, посветлев от набежавшей влаги, моргнули. Лиззи смахнула слезинки, приблизила лицо к зеркалу, словно хотела погрузиться в собственные зрачки. Но мамы там не отразилось, только прожгло сердце воспоминание о холодной реке, где нашли её тело. Лиззи закрыла воду, так и не приняв душа, только сполоснув лицо.

За завтраком, это были злаковые хлопья и молоко, Лиззи заметила, что жена отца нервничает. Это было настолько непохоже на неё, что Лиззи насторожилась. Она ожидала, что ей скажут что-нибудь неприятное. И не ошиблась. Катрин сказала, стоя у плиты, где варила себе кофе:

– Мы переезжаем.

Лиззи посмотрела на Катрин. Та стояла к ней спиной. Стройная фигура, собранные в хвост пони волосы, прямые плечи – со спины не скажешь, что мать двоих детей. Первый – ошибка молодости, второй – Билли, милый, но такой визгливый малыш. Тут отец постарался, и за каким? Как он мог забыть маму, предать память о ней? За это, видимо, Господь наказал его, послав инсульт. Но тут же Лиззи пресекла эти мысли. Отец не виноват, а Катрин – ведьма, очаровала его, женила на себе.

– Ставь тарелки, что застыла? – раздался голос мачехи.

– Ты что-то говорила про переезд? Куда мы уедем?Папе там будет удобно? А школа будет далеко?

Катрин ответила, не глядя на неё:

– Дом выставлен на торги, он для нас слишком велик, мы уже подобрали другой.

– И когда?

– Скоро.

– А ты, что, не могла сказать мне это заранее?

В голосе девочки послышались истерические нотки, которые мачеха так не любила. В последнее время слишком часто эта девчонка позволяла себе истерики. Понять её можно: отец и всё такое, но пусть учится сдерживать себя.

– А зачем?

От возмущения Лиззи едва не потеряла дар речи.

– Я тут что, пустое место?

– Да, ты пустое место, – встрял вывернувшийся откуда-то Билл, но тут же получил оплеуху от матери и приказ присмотреть за Мартином.

– Я вам не сиделка, – пытался он протестовать. И сказал очередную гадость, на производство которых у него хватало трёх секунд:

– Хотя ты права, мама. Одного инвалида нам хватает, а если еще и Билли-малыш свернёт себе шейку…

Он вымелся из кухни, не дожидаясь, пока Катрин схватит его за рыжий чуб и как следует оттаскает.

– Иди покорми отца, – приказала Катрин девочке. Лиззи взяла поднос и отправилась на утреннее кормление. Как всегда, оно мало удалось: отец плохо глотал, а инвалидная коляска, с которой Катрин перестала перекладывать его на ночь в постель, скользила по полу.

Кое-как скормив больному пару ложек каши, Лиззи вытерла подбородок отца. Он смотрел сегодня так, будто что-то хотел ей сказать.

– Папа, мы переезжаем, – сказала Лиззи.

Отец моргнул.

– Ты в курсе? Она что, правда продает дом?

Он опять моргнул. В уголке его глаза росла слезинка, и Лиззи осторожно промокнула её салфеткой. Взгляд отца стал тревожным.

– Ты что-то хочешь мне сказать?

Взгляд переместился на угол книжной полки. Лиззи, которая уже несколько раз вот таким образом общалась с отцом, поняла, чего он хочет. Она провела пальцем по корешкам книг, внимательно следя за отцом. На одной из книг он моргнул. Лиззи прочитала название на корешке.

– Джон Апдайк. Беги, кролик, беги. Джон? Кто это, папа?

Неподвижный взгляд.

– Беги?

Моргание.

– Мне бежать? Но почему?

Лиззи вернулась к креслу.

– Но мне только четырнадцать лет, папа. И бежать мне некуда. Что? Ты хочешь сказать, что тётя Энн… это она разводит кроликов? Значит ли это, папа, что я должна отправиться к ней?

Снаружи раздался короткий гудок, это приехал школьный автобус.

– Ладно, поговорим, когда я вернусь. Завтра я уже не поеду в эту противную школу. Судя по всему, моя учёба закончится в другом месте.

Лиззи вытерла подбородок отца, чмокнула его в заросшую щетиной щеку.

Через две минуты она сидела на заднем сиденье автобуса, который катил в сторону города. Пока не села Большая Берта и не стала её доставать, можно было расслабиться и подумать. Что хотел сказать отец? Почему мачеха продала дом? Куда они собрались переезжать? Надо всё проанализировать. Так учил её отец, он говорил: если у тебя затруднения, постарайся всё разложить по полочкам, и поймёшь, в чём гвоздь проблемы. Отец был умным, и даже сейчас, после страшного инсульта, он сохранял способность мыслить.

Итак, что мы имеем: надо ехать к тёте Энни. Милой, доброй тёти Энни, которая так смешно вытаращивала глаза, когда что-то удивляло её. Но как бросить папу? Нет, она не станет убегать. Лиззи вспомнила свой сон. Мама тоже пыталась ей что-то сказать. Казалось, ещё несколько секунд, и всё станет ясно. Если сложить все части пазла, получишь целую картинку. Даже если это сон. Сны просто так не снятся.

Но тут автобус остановился, двери открылись, и в школьный автобус влезла Большая Берта. Её приветствовал дружный хор голосов. Берта обвела плотоядным взглядом салон, ища очередную жертву. Лиззи пригнула голову. Берта направилась в середину и плюхнулась рядом с Патриком, заняв своё и половину его сиденья. Щуплый Патрик прильнул к стеклу, что-то рассматривая снаружи, но номер не прошёл. Берта стала что-то ему говорить, и он согласно закивал головой. Появление всеобщей мучительницы Лиззи восприняла почти спокойно, но ход её мыслей был нарушен. Остаток пути она провела, бездумно глядя в окно. В школе отсидела занятия, ничего не воспринимая. В голове назойливой мухой вертелась мысль о переезде. В перерыве, когда она выходила из столовой, Берта пыталась подставить ей подножку. Лиззи остановилась и, глядя в глаза своей мучительницы, сказала:

– Завтра ты узнаешь, кто твой враг.

Ошарашенная Берта открыла рот и не нашлась, что сказать. Но на перемене она подошла к Лиззи.

– Я знаю, что ты хорошая девочка. И хочу предложить свою дружбу. Вот, возьми.

Она протянула Лиззи коробочку.

– Что это?

– Просто сувенир. От Говарда, он сам не решился, попросил меня. Только не вскрывай, пока вы не уедете. Вы ведь съезжаете скоро, говорят?

Тронутая, Лиззи не нашлась, что сказать.

Неделю спустя

Грузовик совершил уже третий заезд, почти всю мебель вывезли. Лиззи бродила по опустевшему дому, предаваясь воспоминаниям. Здесь она упала в три года, и налетела на столик, она забыла бы об этом эпизоде, не оставь он память о себе: крохотный шрамик на виске, который мама часто целовала, откидывая волосы со лба дочки. Странным образом это вызывало воспоминание о курице, что забрела со двора, и как хотелось её непременно поймать и погладить, как котёнка. Пеструшка выскочила наружу с возмущенным квохтаньем, а ревущую Лиззи поднял с пола отец и высоко подбросил. В спальне родителей, куда Катрин Зиндал редко заходила, по-прежнему стояла их кровать, теперь разорённая, без голубого покрывала и ортопедических подушек. Через окно, выходящее в поле, падал на пол светлый квадрат, покрытый пылью, на которой остался отпечаток колёс инвалидной каталки отца. Это она привезла его сюда попрощаться с памятью о счастье, которое тут жило когда-то. Он смотрел в окно, потом что-то промычал, Лиззи поняла, что пора увозить его, и развернула каталку. Она наклонилась к отцу и сказала:

– Папа, она хочет сдать тебя в клинику, я слышала, как она говорила это по телефону. с ней не поеду, она и меня отдает в приёмную семью. Думает, я не знаю. Но я вернусь за тобой, обязательно, обещаю. Ты только не сдавайся, хорошо?

А на другой день отец умер.

И вот день отъезда. Лиззи одна в пустом доме, где прошло её детство, но отсюда надо скорее уходить, пока не явились новые хозяева. Она ещё не решила, как будет жить и куда направится, знает лишь одно: её зовет дорога. С этими мыслями Лиззи разбила свою копилку, куда отец, ещё не будучи овощем, совал деньги тайком от новой жены. Немного денег да разбитые в пух и прах мечты – вот и всё, с чем она покинула родной дом, теперь ставший пустым и совершенно чужим. Видно, с мебелью вывезли отсюда все, что было прошлой жизнью, всю память о ней.