Часть первая

Девочка в бегах

Одиночество опутывает человека, как паук свою жертву, которая не может шевельнуться, и только жалобно жужжит. А потом замолкает. Навсегда. От нее остается только оболочка. Пустая.

Из книги «Дневник социопата»

Милый Людвиг

Это был славный мышонок, на него можно было смотреть часами. Он весь день суетился в своем вольере, то грызя что-нибудь, то снуя туда-обратно, из маленького домика в укрытие, заменяющее ему норку. Оттуда высыпалась стружка и летела мелкая соломка, а потом высовывалась усатая мордочка и бусинки-глазки настороженно осматривали его маленький мир, огороженный дощечками. Клетку для мышонка сделал школьный электрик, он же по совместительству столяр, и мышонка торжественно поселили в Уголке Природы – в угловом классе, где не было никаких занятий, так как он не подходил по размерам, а требования на этот счет были строгие. Это помещение раньше звали «Уголок для жалоб и плача», многие приходили сюда просто поговорить со стенами. Ну, не многие, а некоторые. Точнее – одна девочка, которая открыла его для себя именно в этом качестве: чтобы было где поплакать. Потом и случилось это: Эмиль, сын школьного мецената, богатого эмигранта из Турции и члена Совета Попечителей, принес его в кармане своей курточки и подбросил на стол учительницы математики, когда та отвернулась к доске, чтобы нарисовать на ней Пифагоровы штаны. В классе началось хихиканье, все ждали, что будет дальше. Учительница, взвизгнув, схватила энциклопедию и подняла тяжелый том над крошечным созданием.

– Щас она его прикончит! – плотоядно сказала Большая Берта, ерзая от возбуждения на стуле, готовым в очередной раз перевернуться от этого привычного для него движения. Остальные замерли.

Реплика отрезвила учительницу. Она увидела двадцать пять пар глаз, услышала дыхание двадцати пяти учеников, и вдруг, вместо того чтобы прихлопнуть мышонка, положила книгу на стол, а мышонка взяла в руки. Он обнюхал ее ладонь.

– Какой милый!

Он и вправду был милый, а главное необычный. Будь он серый, как полагается мышам, или даже рыжеватый, как полевки, но нет! Он был серо-белый, пестрый. И это вкупе с черными глазками, крошечными ушками, а главное – отважным характером не только спасло ему жизнь, но и обеспечило кров и корм. Директор разрешил оставить «этот необычный экземпляр и образец городской мутации» для наблюдения.

Да, он был очень мил, но вскоре многие потеряли к нему интерес. Да и особо некогда было навещать питомца, ведь нужно было пройти весь учебный корпус, чтобы добраться до Уголка. Только Лиззи Крузер продолжала навещать его, и она дала ему имя – Людвиг. И она приносила ему кусочки засохшего сыра и соломку, которую он быстро затаскивал в норку. Лиззи делала это потому, что у нее никогда не было своего питомца. И друзей в школе не было. Все девочки, кроме нее, плясали под дудку Большой Берты, а Берта не любила независимых. Лиззи была такой, и в списке жертв занимала почетное первое место. Ей клали на сиденье кнопки для плакатов, лили клей, рисовали на ее столе, даже сломали его один раз, и отцу пришлось оплатить ремонт.

А однажды… Это случилось спустя месяц после ее «усыновления» Людвига. В раздевалке спортивного зала Лиззи сунула руку в свою сумку со спортивной формой, и рука наткнулась на что-то мягкое. Она непроизвольно обхватила этот предмет, и медленно вытянула руку. Наступила тишина, все девочки смотрели на Лиззи, а та глядела на маленькое пестрое тельце с хвостиком, лежащее на ее ладони. Неподвижное тельце, уже закоченевшее, и холодное.

– Это перебор, – сказала Зое, посмотрев на Большую Берту. – Зачем так?

– Ах ты, толстая крыса! Кусок дерьма, обломок гена! – крикнула Лиззи, подлетев к своей мучительнице.

– Сама ты обломок! От своего больного папашки!

Берта, превосходящая всех в классе весом и ростом, не ожидала, что Лиззи вцепится в нее и крутанет так, что она врежется в скамью. Девочки мигом образовали круг и начали ритмично хлопать в ладоши, словно это был боксерский ринг.

– Давай, Лиззи, врежь ей как следует!– стали раздаваться голоса. Лиззи уворачивалась, пользуясь своей реакцией, но несколько раз ей прилетело, и неизвестно, чем бы закончился поединок, если бы стоящая на страже Полин не крикнула:

– Сюда идет тренер!

Кто-то метнулся к своим шкафчикам, кто-то ставил на место перевернутые скамьи. Лиззи и Берта стояли, тяжело дыша, друг против друга. Внезапно Берта протянула Лиззи руку и сказала:

– Мир, ты согласна?

Если бы это произошло раньше, до Людвига, и не было упоминания отца, Лиззи приняла бы предложение буллерши. Но то, что та сделала, было непоправимо. Поэтому Лиззи сказала, плюнув на пол:

– Еще раз достанешь, убью! И не смей трогать моего отца!

Берту и Лиззи опрашивал встревоженный инцидентом директор школы.

– Это она! – кричала Берта. – Украла мышонка, а он сдох. Задохнулся в ее вонючем ранце. Она украла его, все знают, что она его обожала. Бегала к нему на свидания. Мой Людвиг, ты мой единственный! Она чертова извращенка, господин директор!

– Это правда? – в голосе директора послышались металлические нотки.

– Правда, – ответила Лиззи, не в силах ничего больше добавить из-за спазма в горле.

– Твой проступок мы обсудим на учительском совете. А пока передай своему отцу, чтобы он пришел в школу.

– Он… болен. И я не крала Людвига!

– У нее отец парализован, господин директор, – с улыбкой сказала Берта.

– Я, кажется, тебя не спрашивал. Иди, Берта. И ты, Элизабет. И не вздумайте снова затевать драку, иначе обе будете отчислены.

Домой Лиззи пришла с распухшей нижней губой, царапинами на лице, синяками на руках, но с чувством глубокого удовлетворения.

Никто не спросил, что с ней случилось. Было не до ее ссадин и царапин: отцу стало хуже.

Отец

Раньше, еще до школы, они с отцом часто поднимались на ближнюю гору и смотрели, как внизу, в долине, все двигалось, как на ожившей карте: проезжал поезд с вагонами, двигались машины. Люди казались темными точками, снующими туда-сюда. Сверху все казалось забавным, и горести отступали. Отец переставал хмуриться, Лиззи – бояться. Но когда она пошла в школу, Джеймас перестал брать дочку с собой. Она не знала, ходит ли он вообще туда, на их любимое место. У Лиззи появилась мачеха и сразу два брата: один был сыном Катрин от первого мужа, второй малыш появился, судя по всему, стараниями отца. Жизнь Лиззи , как ей казалось, превратилась в кошмар, но отец словно не замечал этого. В школе ее буллила Большая Берта, дома она была никому не нужна. Ночью, лежа в постели, девочка смотрела в потолок, на котором блики света постепенно таяли, и только изредка появлялись, если на повороте дороги проезжала машина. Она вспоминала маму, и слезы наворачивались на глаза и текли на подушку. Почему судьба так несправедлива? Она отбирает самое дорогое, а взамен дает ненужные сожаления об утрате, которые ничего не могут вернуть, ничего не могут исправить.

Когда мачеха заметила депрессию падчерицы, она убедила отца, что его дочь следует показать психиатру. Лиззи поняла, что спасти ее может только ее собственный ум. На приеме она была столь разумной, что доктор развел руками.

– Половое созревание у девочек может вызывать различные реакции, их следует подавлять, – говорит он, протягивая мачехе какой-то рецепт. Это было новейшее средство, снижающее порог чего-то там, Лиззи не поняла чего. Она решила не пить эту гадость, но волновалась напрасно: Катрин, узнав цену на это лекарство в аптеке, не стала тратиться.

– Ты умная девочка и справишься без химии, – сказала она и погладила падчерицу по голове. Лиззи впервые ощутила чувство, похожее на благодарность. Слов нет, Катрин была умной женщиной, иначе она не работала бы в социальной службе. Но почему она все-таки вышла за отца? Лиззи не понимала. Да, он был добрый, если не рохля, но особых денег не имел, у них был дом, у отца была работа и хорошая страховка на маму, которую он получил после ее гибели. Но Катрин могла не знать об этом. Тогда почему? Неужели он полюбил? После мамы? Доходя до этой мысли, Лиззи снова начинала плакать. Если бы она знала, что это не первая потеря!