Его внимание привлек шум толпы, и он повернулся, чтобы увидеть еще три мерзости, за которыми следовало слишком много горожан, чтобы их сосчитать, и все они мчались по улице. В руках у них были ружья, вилы и дубины, а мерзости с глухим рычанием раздирали грудную клетку, пах и позвоночник, их костяные зубы были зазубрены и истекали ихором.

Он понимал, что их слишком много, чтобы сразу навалиться на него, даже если бы у него было больше времени и возможность занять возвышенность. Как бы то ни было, его оттрахают как следует меньше чем через минуту. Он ненавидел, когда его трахали должным образом. Он был человеком, который всегда настаивал на том, чтобы его трахали как надо.

Бросив взгляд назад, в сторону церкви, он увидел, что Дрири спешит прочь от него. Это не разозлило его, как могло бы. Дрири был одержимым человеком. Человеком с сингулярным фокусом. С того дня, как они начали ездить вместе, Бонэм знал, что Дрири видит в Бонэме лишь средство достижения цели. Бонэм никогда не упрекал его в этом. На самом деле, он ценил открытую честность. Это позволяло ему точно знать, где он находится и чего ожидать от этого человека. И в ответ он имел достаточно возможностей удовлетворить свои потребности на этом пути.

За секунду до того, как он отвернулся, раздался треск выстрела, и он увидел, как человек крутанулся и упал на грязь перед церковью. Бонэм улыбнулся, узнав Квентина, и выплюнул в его сторону комок кровавой слюны, после чего отвернулся, чтобы встретить наступающую орду.

Проклятый трус, подумал он. Я присоединюсь к тебе в самом Аду.

Дрири поднимался к церкви, когда Бонэм обернулся к толпе чудовищ и безумцев. Он прикинул, что за тремя мерзостями стоит пара дюжин мужчин и женщин, и начал прикидывать свои шансы, пока тянулся к карману своего плаща на кожаной подкладке и сжимал в руках пару цилиндров, которые он любил называть "своей последней целью".

Они хранились у него уже некоторое время, связанные шпагатом, в сухом и безопасном месте и всегда при нем. Он полагал, что большинство мужчин не захотят иметь при себе такую вещь во время перестрелки, но Бонэм никогда не задумывался об этом. Если ему суждено умереть, он хотел забрать с собой столько, сколько сможет.

И друзья, и соседи, настало время великого прощания.

Он вытащил из кармана два свертка и сунул их под пальто, чтобы они не высохли, пока он доставал из кармана рубашки коробок спичек. Коробок был влажным, но не промокшим. Небольшая милость.

Он выкашлял пинту крови, стоя на коленях в центре улицы: орда была уже менее чем в тридцати ярдах от него и быстро приближалась. Он достал спичку, чиркнул ею, и она почти сразу же потухла под дождем. Он свернулся калачиком, чтобы укрыться от ливня, впервые увидев ужасающую рану на груди, которую успела проделать умирающая мерзость. Он презрительно хмыкнул. Это не имело значения. Не сейчас.

Позади него раздался еще один выстрел, гораздо тише предыдущих. Бульдог Дрири. Итак, человек был у церкви, направляясь к своей цели.

Желаю тебе удачи, Дрири, подумал он, доставая очередную спичку и готовясь чиркнуть ею, когда орда приблизилась менее чем на двадцать ярдов. Я освобожу тебе место.

На этот раз спичка не погасла, когда он поднес ее к паре каких-то предметов в другой руке. Фитиль воспламенился и начал искрить. Бонэм улыбнулся, под усами показались окровавленные зубы.

Он встал, кашляя кровью, и спрятал зажженный динамит под плащ, чтобы укрыть его от дождя. Он посмотрел на встречную орду, на дикие лица, на отвратительных существ.

Тогда он бросился на них, устремившись в толпу со скоростью и ловкостью, на которые не способны большинство мужчин в отличной форме, не говоря уже о смертельно раненых. Его губы оскалились в злобном оскале, и из глубины его души раздался рев, такой звериный, такой первобытный в своей ярости, что толпа перед ним, казалось, замедлилась. Даже существа, казалось, замедлили шаг, их багровые глаза удивленно моргали.

Но они были уже слишком близко, чтобы что-то изменить. Бонэм ринулся вперед, и удивление сменилось возмущением и безумием на всех лицах толпы, когда он врезался в них, сбив с ног двух горожан, проскользнув между ног мерзостей.

Рычащие крики чудовищ становились все громче и громче, когда толпа горожан начала поднимать на Бонэма оружие, вилы и дубинки, но ни один из их голосов не перекрывал свирепого рева человека.

Взрыв был грандиозным. Во все стороны полетели куски тел - руки, ноги, ступни, кисти, головы, туловища и более мелкие куски. Дрожащие ноги мерзостей пронеслись по воздуху, одна из них пронзила единственного выжившего из толпы сзади, оставив того в постоянной позе мольбы на коленях. Все крики, вопли и рев прекратились в громовом раскате, чтобы больше никогда не повториться. Даже здание, в которое ворвалась предыдущая мерзость, разлетелось на куски, а его колонны и стены рухнули внутрь, тихо грохоча под эхом мощного взрыва.

Бонэм ничего этого не слышал и не видел, хотя его лицо, все еще искаженное оскалом - оно было очень похоже на безумную улыбку - было выгравировано на его отрубленной голове, которая покоилась на улице с видом на разрушения.

Это было великое прощание.

33

Мартин смотрел, как плохой человек, застреливший его маму, проходит мимо него по проходу. Маленький мальчик дрожал и трясся, пытаясь задержать дыхание, чтобы мужчина его не услышал. Но у него ничего не получалось. Его маленькое тело дрожало от страха и холода, от дождя, и он крепко обнял себя, пытаясь справиться с этим.

Но мужчина, казалось, не слышал его и не замечал, пока он проходил мимо, направляясь к странному черному ящику в передней части святилища. И только сейчас Мартин заметил свечение в комнате, которого, как он был уверен, раньше там не было. Мрак рассеивался мягким голубым светом, который, казалось, становился все ярче.

Он опустился на руки и колени, все еще дрожа, и подполз к краю скамьи. Оглянувшись одним глазом, он увидел, как плохой человек - за последние дни их было так много, что ему было трудно уследить за всеми - медленно приближается к черному ящику. На его поверхности были странные фигуры и символы, светящиеся странным светом, и луч этого света, казалось, тянулся из центра, от формы, которую он узнал как идентичную той, что была на вершине того самого здания, в котором он сейчас находился. Луч протянулся через всю комнату, встретившись с ужасным человеком, и, казалось, окутал его.

Человек начал подниматься с пола.

Мартин несколько раз моргнул, полагая, что глаза его обманывают. Но после нескольких десятков хлопаний веками он принял то, что видел. Человек парил. Прямо перед ним, словно луч света поднимал его с земли, как рука какого-то призрачного существа. Он слышал много историй о привидениях, в основном от своей бабушки, которая умерла в прошлом году. Никто из его родителей не любил эти истории, и мама его папы не рассказывала их маленькому Мартину, но мальчику они нравились. Только в историях, которые рассказывала ему бабушка, призраки не хватали тебя и не поднимали в воздух. Они ходили по коридорам или кладбищам, ожидая, когда закончится то, что удерживало их от перехода к Славе или Проклятию, что бы ни ждало их за пределами этого мира. И никто из них никогда не протягивал руку из большого черного ящика в старой церкви, не похожей на ту, которую он и его родители посещали по воскресным утрам.

Тело мужчины, казалось, напряглось, его руки и ноги выгнулись дугой, а голова откинулась назад. Он видел только часть лица, но мог различить гримасу боли или шока, Мартин не знал. Он знал только, что происходит что-то плохое, что его мать застрелили, что его отец сражается с другим плохим человеком, у которого глаз висит на лице, а белый человек, с которым пришел его отец, лежит на полу, либо сильно раненный, либо мертвый.

Он не хотел быть здесь. Он хотел быть у себя дома, есть печенье и конину с родителями и работать в поле. Где угодно, только не здесь. Но выбраться отсюда можно было только с родителями. Ему было страшно. Страшно за себя, за мать, за отца. Он взглянул на мать, увидел, как вздымается ее грудь, и благодарная дрожь охватила его.