Люк, мой дедушка по материнской линии, любил повторять, что он родился «аж в 1908 году». Почти сто лет спустя, когда они с бабушкой все еще жили в своем небольшом доме в Конкорде, штат Нью-Гемпшир, дети стали донимать их своей заботой. Люку и Ивонне было хорошо за девяносто, когда их дети – шесть дочерей и сын – стали беспокоиться о здоровье и безопасности родителей, которым становилось все труднее передвигаться, а ум начинал утрачивать былую ясность. Люку больше проблем доставляло тело, нежели рассудок; а у Ивонны, подвижной и бодрой, были недавно диагностированы первые признаки деменции. Тем не менее они продолжали жить отдельно, а бабушка даже водила машину.

– Она – тело, а я – мозг, – мрачно шутил дедушка.

У бабушки были проблемы с памятью. Как-то, приехав их навестить, дети обнаружили в микроволновке полуоткрытую банку консервов из тунца: они были теплые и отвратительно пахли. Стирка стала чем-то неведомым и таинственным. А ведь было время, когда она даже перенесла гладильную доску в гостиную, чтобы гладить горы рубашек под слушания по делу Маккарти против армии США, которые транслировались в прямом эфире по телевидению. Сейчас же она может открыть дверь, одетая в несколько мужских свитеров поверх домашних брюк.

Как-то мои родители застали ее в полной беспомощности, потому что она забыла, как пользоваться телефоном, стоявшим на кухне, – единственной спасительной соломинкой в буквальном смысле этого слова. Мой отец сел рядом с ней и поднял трубку. «Алло, Ивонна, это тебя!» – бодрым голосом ответил он на гудок и передал ей трубку. Эта ролевая игра запустила мышечную память, и бабушка с облегчением поднесла трубку к уху.

Моя мама время от времени вывозила ее куда-нибудь, и как-то раз они заехали в магазин одежды L. L. Bean. Сев рядом с примерочными, они внимательно рассматривали друг друга.

– Мам, ты проголодалась? – спросила дочь.

– Я не голодная. Просто настороженная, – услышала она в ответ.

Люк и Ивонна не строили планов на будущее, хотя Люк и грозился, что они «поедут жить к сестре Хелен». Его сестра Хелен тогда только что отметила свой сто второй день рождения.

Мой дедушка не сдал очередной экзамен по вождению из-за проблем с позвоночником – он не смог повернуть шею, чтобы оценить ситуацию на перекрестке. В итоге ему пришлось пересесть с водительского кресла на пассажирское, откуда он выкрикивал команды бабушке, а она послушно и большей частью своевременно им следовала. Приняв во внимание неминуемые аварии на дороге, экстренно созванный семейный совет выбрал мою маму и тетю в качестве сопровождающих на консультацию к врачу, где дедушке и бабушке было сказано – надеюсь, в мягкой форме, – что их двухпилотная система вождения отныне небезопасна. После того как вопрос транспорта и доставки продуктов был решен, моя мама уехала, пообещав вскоре вернуться.

Такова была предыстория событий, развернувшихся неделю спустя, когда мама снова приехала в Конкорд и узнала, что ее родители подозревают ее в преступном сговоре с целью совершения мошенничества в отношении пожилых людей. Подойдя к дому, она обнаружила, что дверь была против обыкновения заперта, а в окне заметила сердитые лица своих родителей. Она попросила впустить ее внутрь. Люк из-за двери прокричал, что они все знают и весь город тоже в курсе. «Об этом написано в газетах, Джейн!»

Ей пришлось разбираться, в каком именно преступном сговоре ее подозревают, однако в конце концов она восстановила всю картину. Мою маму и ее сестру обвиняли в том, что они соблазнили местного доктора – лечащего врача бабушки. В итоге доктор вступил в сговор со своими соблазнительницами и добровольно подделал медицинские документы, вот так бабушку незаконным путем лишили права водить машину.

Я думаю, любой доктор был бы счастлив закрутить роман с моей мамой и тетей, однако ни та ни другая не годились на роль соблазнительниц – обе сестры, психотерапевты по профессии, были давно и прочно замужем и имели взрослых детей. К тому же в сюжете было много нестыковок, например, упоминание о каких-то «газетах» – вряд ли в Конкорде нашлась бы газета, готовая освещать это дело, однако все умозаключения стариков объединяло одно – они были пронизаны подозрениями. Если дочери консультировались с врачом – это тайный сговор, если им нельзя больше водить машину – это гнусная интрига. Во всей этой вымышленной истории было больше эмоций, чем реальных фактов.

В это время они стали подозрительно относиться к водителям доставки, которые привозили им продукты. Они подозревали работников службы медпомощи на дому в том, что те что-то крадут на кухне. Они были чрезвычайно бдительны: в каждой медсестре им виделась закоренелая мошенница, а в проявлениях дочерней заботы – сомнительная афера. Это была патологическая паранойя – классический случай ранней стадии деменции (хотя у деда не было болезни Альцгеймера, его обычный скепсис отлично дополнял этот психоз на двоих).

Большинство из нас никогда не столкнется с клинической паранойей, и тем не менее мы все жутко боимся, что когда-нибудь и мы скажем что-то вроде «я не голодная, просто настороженная». Нам всем знакомо состояние, когда вдруг внезапно охватывает страх, который заставляет насторожиться – а что, если нас хотят развести.

Боязнь оказаться в дураках – это не только образное выражение, но и реальное ощущение, которое переживал каждый из нас. Казалось бы, страх – это паранойя, он иррационален и может быть признаком психического расстройства, как в случае с моими дедушкой и бабушкой. Однако нам знакома и другая сторона, вполне рациональная – в основе инстинкта самосохранения у моих стариков простые ценности: предусмотрительность и расчетливость. За свою долгую жизнь они научились бояться «деревянных монет», ловушек для дураков и твердо уяснили, что ответственность за проверку качества приобретаемого товара лежит на покупателе. Пока это не переросло в паранойю, их бдительность была вполне разумной и обоснованной. Следует остерегаться людей, которые хотят вас обмануть.

Две крайности – паранойя, с одной стороны, и предусмотрительность – с другой – создают четкую дихотомию, однако картина по-прежнему остается неполной, поскольку настоящие проблемы жертв обмана находятся где-то посередине. Можно ли считать меня лопухом или простофилей, если я доверяю незнакомцам? Что, если я вложу деньги в сомнительный стартап моего приятеля или начну декларировать все полученные мною чаевые? В большинстве случаев страх быть облапошенным нельзя считать однозначно рациональным или иррациональным. Наша повседневная жизнь полна случайных возможностей и ловушек для дураков. Предупреждающие знаки отсутствуют.

Систематическое изучение этого потаенного страха стало самостоятельной областью психологических исследований совсем недавно. Специалисты в области экспериментальной психологии Рой Баумайстер, Кэтлин Вос и Джейсон Чин в 2007 году ввели в обращение термин «сугрофобия»[15], то есть страх быть облапошенным. Соединив два латинских корня, один из которых означает «опростоволоситься», а другой «страх», они в шутку придумали слово для описания чувства, которое знакомо всем нам не понаслышке: страх попасться тому, кто держит фигу в кармане. В статье «Как чувствует себя жертва обмана. Эмоциональный, мотивационный и когнитивный аспекты состояния» (Feeling Duped: Emotional, Motivational, and Cognitive Aspects of Being Exploited by Others) они предлагают комплексную теорию психологии жертвы: поскольку подобный страх представляет собой уникальный человеческий опыт, его психологические триггеры и последствия можно спрогнозировать заранее. Что запускает механизм этого страха? Невольное соучастие в играх других, риск предательства, дурное предчувствие, что, подписав документы, вы можете остаться ни с чем.

Первые эксперименты в области социальной психологии[16] дают представление о том, как возникает сугрофобия. Сэм Гертнер, тогда еще студент Городского университета Нью-Йорка, в своих экспериментах, целью которых было взбудоражить человека, разбудить его бдительность, использовал два триггера стресса – автомагистраль и телефонную линию.