Амина Зарипова:
Тетя Зоя курила как проклятая. Разговаривала по телефону, смотрела новости, стряпала и курила, курила, курила. Пепел падал на ее халат, я думала, что когда-нибудь она себя подожжет. Не представляла ее без сигареты, а она вдруг бросила. Я была восхищена.
Она жила на два дома. И кормила нас, и лечила. Учила готовить, вести хозяйство, но мне было не до того.
11
Марина Николаева:
Мы очень хотели нравиться Винер – харизматичной, заряженной немыслимой энергией. Соперничали за ее внимание. Личность Ирины Александровны была для нас больше, чем вся художественная гимнастика.
Музыку для наших программ Ирина Александровна выбирала мощную: «Чакону» Баха, «Танец с саблями» Хачатуряна, «Лунный свет» Дебюсси. Работали не только с классикой: были и эстрада, и фольклор. Ленту я делала под дойру, узбекский бубен, булавы – под попурри на мелодии Челентано.
Долгое время правила разрешали выступать в сопровождении только одного инструмента, и инструмент этот должен был звучать «живьем». Само собой, все выбирали фортепиано. Аккомпаниатор играл на уроках хореографии, тренировках, выезжал на соревнования. Если ехать не мог, мы везли с собой ноты.
Когда позволили музыку в записи, перед нами открылись новые возможности. Первое упражнение не под фортепиано Винер поставила для меня. Под саксофон.
Сочинения, которые мы использовали, звучали в оригинале дольше полутора минут, отведенных гимнастке на выступление. Винер брала ножницы, резала пленку, склеивала кусочками изоленты и проверяла, что получилось. Вновь и вновь убирала лишние миллиметры, но добивалась слитного гармоничного звучания. Самым сложным было подобрать логически верную музыкальную фразу финала.
Создание образа было для Ирины Александровны чем-то особенно важным. Мелодия, движение, цвет костюма и предмета – все должно было сойтись воедино.
Ни интересных деталей, ни блесток в дизайне купальников правила не допускали, только сдержанные тона. Чтобы сделать выступление ярче, мы покупали белые ленты и красили их – освоили технику нанесения краски с плавным переходом одного цвета в другой.
То, что делает сейчас Dolce & Gabbana, я делала давным-давно. Все мои платья были красивые, расшитые бусами, яркие. Что-то придумывала сама, что-то видела в заграничных журналах. Шла к портнихам, объясняла. Из узбекского хан-атласа сшила брючный костюм. Какие-то вещи доставала у перекупщиков, приезжала к ним «к открытию чемодана». Что надевать, решала только сама. Если кто-то говорил: «Это тебе не идет», мне было наплевать.
Я первой в Ташкенте надела черные чулки. Это была настоящая революция. Носила высокие обтягивающие сапоги, короткие юбки. Боялась, что в меня полетит камень. Мой маленький сын стеснялся идти рядом и как-то сказал: «Мама, когда же ты будешь настоящей мамой и перестанешь носить эти ужасные юбки?», – «Радуйся, что у тебя такая молодая мама», – ответила я.
Елена Холодова:
Красный шарф, красная чалма и красные сапоги-ботфорты. На первенстве СССР среди юниоров в Риге в зал вошла эффектная женщина. Ирина Винер. Я подумала: «Как, наверное, здорово заниматься у такого тренера!»
Выступила плохо, сто восьмое место, но Ирина Александровна подошла и спросила: «Девочка, ты из какого города?» Ответила: «Из Чимкента[6]». Через неделю она приехала говорить с моим первым тренером и отпрашивать меня у семьи в Ташкент.
Начала тренироваться в сборной Узбекистана. Мой тренер переехала тоже. Винер как-то выбила для нее двухкомнатную квартиру.
Ирина Александровна буквально лепила меня. Учила работе телом, учила чувствовать музыку, красиво одеваться, не унывать. Быстро поменяла мне программу, накормила, напоила, отшлифовала как брильянт. На следующем первенстве СССР я победила.
Сделать яркой, запоминающейся, лучшей она стремилась каждую из своих гимнасток.
Три года подряд ко мне на соревнования приезжал фотограф, снимавший для советских модных журналов рекламу шуб. Просил, чтоб я позировала ему. Оставлял телефон, я обещала, что позвоню, но не звонила, не было времени.
В последний раз он приехал на Спартакиаду народов СССР и подошел ко мне после выступления Венеры Зариповой. С ним были две дамы. Спросила: «Зачем вам я? Такие у вас красивые девушки». Ответ прозвучал подкупающе и даже лестно: «Для меха нужна порода». Но я, счастливая от успеха моей ученицы, начала говорить ему о Венере. Фотограф посмотрел на меня долгим многозначительным взглядом и сказал, что больше не придет.
12
Марина Николаева:
Винер не смотрела на часы. Мы знали, когда начнется тренировка, но не знали, когда закончится. Все зависело от того, насколько ты сосредоточена, насколько готова слушать Ирину Александровну и не противиться.
В каком бы городе мы ни были, в день соревнований шли в зал пораньше. Иногда с Ириной Александровной, иногда без нее. Еще все закрыто, семь утра, сидят подслеповатые бабушки-вахтерши, а мы просим открыть зал. Сначала темно, потом лампочку кто-то щедро зажжет… Ближе к девяти приходят другие команды, а мы уже что-то сделали, и на эти два часа мы сильнее.
Собираясь в поездку за рубеж, мы шли в универмаг «Москва», закупали атласную ленту: лента в Советском Союзе была настоящая, шелковая. Бывая в Киеве, запасались тапочками из натуральной кожи, сделанными специально для художественной гимнастики. На тапочки и ленты мы выменивали у иностранных гимнасток купальники.
Нам давали суточные, 50–60 долларов на несколько дней. Тратить их на еду было жалко, экономили и покупали разноцветную изоленту для обручей, мази-растирки, спортивные кремы или заколки, которые держали лучше наших «невидимок».
Тренеры тоже вели обмен. Везли икру, сувениры, рисковали, что уличат в незаконных операциях, но добывали все, что было необходимо для наших занятий на профессиональном уровне и чего в Союзе было не найти.
Наталья Дунаева:
Мы вечно что-то выпрашивали. В горисполкоме, в спорткомитете, в ЦК партии Узбекистана. Все время Винер доказывала, что спортсменам нужно создавать условия. Убеждать было нелегко, но чем больше команда выигрывала, тем охотнее шли навстречу.
В какой-то год нам разрешили пожить в доме отдыха писателей. Человек десять мы вывезли. Тренироваться ездили в город. На обратном пути Ира покупала для девочек трехлитровую банку клубники.
Команда получала талоны на дополнительное питание в столовой и на продуктовые наборы. Свои талоны Ира отдавала детям из необеспеченных семей.
После успеха Венеры Зариповой на Спартакиаде школьников СССР появился шанс помочь ей с квартирой. У меня были знакомые в правительстве, и Винер твердила: «Поговори». Поговорила, квартиру дали, в центре города.
Если мне рассказывают о ностальгии по СССР, посылаю подальше. Напоминаю о «колбасных вагонах» из Москвы, о том, как получали по паспорту кусок сыра, как вставали в Прибалтике в десять очередей за сделанным из узбекского хлопка трикотажем, потому что в Узбекистане хорошего трикотажа не продавали.
Прилетали из Ташкента в Москву, в Домодедово. Очередь на автобусы гигантская, дети голодные-холодные, а им назавтра выступать. Посылала самую маленькую к водителю, и она пищала тоненьким голоском: «Дяденька, пропустите!» Как только он ей кивал, к автобусу неслась вся команда. Сейчас мы приходим в аэропорты шикарные, и кто-то еще недоволен, вякает: и то не нравится, и это. Я с детьми спала под журнальными прилавками. Расстилала газеты, дубленку, ложилась, и девочки рядом со мной.
Жуткие детдома были, приюты для стариков и калек. Всё замалчивали. Никакой честности, порядочности не было. Говорили на кухне одно, на работе другое. Сплошное вранье со всех сторон. Для меня самое страшное – когда врут.
