Никогда отец не писал портретов чиновников. Только народ. Чабанов в высокогорных кишлаках, шахтеров, сталеваров, работниц шелкомотальных фабрик, хлопкоробов, строителей, председателей колхозов, сельских учителей и врачей. Ислам не разрешает изображать лиц, но отец написал много портретов. И мужчины, и женщины позировали ему. Он был у них свой человек.

Всю жизнь папа прожил среди простых людей. Потребности его были самые скромные: сухая лепешка, горячая вода с двумя веточками чая. Такая жизнь ему нравилась. Его уходы, отъезды длились месяцами, годами. Когда мама говорила, что хоть преподавателем надо пойти в институт или училище, он возражал: «Ты хочешь кандалы надеть на меня!» Маме было очень тяжело. Она шумела, открывала чемодан отца, поливала вещи водой. Он выжимал, складывал заново и уезжал.

У меня есть портрет совсем маленькой девочки, набросок, можно сказать. Два портрета мамы, тоже незавершенных. А портрета брата нет. Папа нас не писал, потому что был влюблен в народ.

И я не занималась своим сыном так, как занимаются другие. Он был сын сборной команды. Такая судьба. У каждого своя «дорога в дюнах».

Благодаря труду папа стал хорошим художником. Мечтаю построить в Ташкенте его галерею. Часть произведений лежит в хранилищах, часть украшает мой дом, а что-то уже не отыскать. Бесследно исчезла картина «Фрукты на снегу». Помню, как отец написал ее. Ноябрь, плодородная теплая осень, и вдруг пошел снег. Огромные виноградные гроздья в нашем дворе под белыми хлопьями…

Папа экономил на всем, но на книги об искусстве денег не жалел. Микеланджело, Рембрандт, натюрморты голландцев, эскизы и чертежи Леонардо известны мне с самых ранних лет. Если я задавала вопросы, он объяснял, учил меня.

Мама работала постоянно. Вела прием в поликлинике, дежурила и оперировала в больнице, заведовала подростковым кабинетом. Всегда на нескольких ставках. Она бесконечно любила семью, а отец бесконечно любил искусство.

Бабушка и дедушка с маминой стороны жили с нами. Никогда не говорили они на повышенных тонах, никогда не было в их речи грубого слова. «Беллочка, ну что ты, в самом деле?» – мог воскликнуть дедушка и слышал в ответ: «Зиновий, ты ничего не понимаешь!» Всё! До большего «накала страстей» дело не доходило. С первого дня и до последнего они любили друг друга. Не то что уважали или привыкли. Любили! Они были два ангела, которых я видела воочию, два человека, вместе идущие земным путем, – непростым, как у всех, и счастливым, как у немногих.

Бабушка говорила: «Я прожила сказочную жизнь». А что у нее была за жизнь? Война империалистическая – четырнадцатого года, революция в семнадцатом, Гражданская война, потом Великая Отечественная, тяжелое послевоенное время. Но сделала свое дело любовь.

Бабушка родилась на Украине, в богатой семье. Ее отец, Савелий Розин, купец первой гильдии, строил мосты через Днепр. Мать, Ита Розина, была, как принято говорить сегодня, домохозяйка. Все семь их детей – сын и шесть дочерей – получили самое лучшее образование. Девочки считались завидными невестами. Женихов было хоть отбавляй, все обеспеченные, с капиталом. Выбирай и выходи. Нет, к неудовольствию родителей, бабушка полюбила скрипача, очень бедного и очень красивого, выпускника знаменитой одесской школы профессора Столярского. Вместе с братом он снимал комнатку на чердаке дома, принадлежавшего бабушкиной семье.

Когда и как состоялось знакомство, история умалчивает, но о принятом решении бабушка объявила твердо, на уговоры не поддалась и своего добилась. Хотя в то время, если девушка из состоятельной семьи выходила замуж за музыканта – все равно что за сапожника или портного выходила.

Родились дочери Валентина и Зоя, моя тетя и моя мама. В доме было два рояля, чтобы ни споров, ни ссор, кому когда заниматься, не возникало. После работы дедушка играл на скрипке, Валечка и Зоечка ему аккомпанировали. Дружба и любовь царили в семье.

В сорок первом началась война. Бабушка вспоминала, как город бомбили, как собирались в эвакуацию. Дедушка сомневался, надо ли уезжать. Кто-то распускал слухи, что немцы не так уж страшны и жизнь в оккупации будет более или менее сносной. Но бабушка настояла.

Купили коня со странным именем Копчик, телегу, погрузили самое необходимое, тронулись в путь. Ночевали в полях, деревнях. День за днем, верста за верстой уходили от передовых частей наступающей немецкой армии, прятались от десанта. Добрались до Дагестана, попрощались с Копчиком, сели в поезд и отправились в спасительную Азию, в Узбекистан.

Оказались в Самарканде, обустроились и смогли дать дочерям возможность окончить дневное отделение медицинского института. Мама говорила, что учебников не было, и студенты записывали за преподавателями каждое слово. Лекции читали лучшие умы своего времени – профессора, эвакуированные из Ленинграда, Киева, Москвы. Конспекты получались похожими на романы, настолько интересно было по ним учить медицину.

Тетя и мама стали врачами, а бабушка и дедушка, когда родилась я, занялись уже моим воспитанием. Если на последней странице тетради я допускала ошибку, заставляли переписывать всю тетрадь. Делами по дому не отвлекали. Я должна была учиться, учиться и учиться. Читать, запоминать, пересказывать. В три с половиной года знала наизусть «Песнь о вещем Олеге». В четырнадцать – первые главы «Евгения Онегина». Бабушка окончила Высшие женские курсы в Киеве, уровень которых по праву сравнивали с университетским. Требования ко мне были соответствующие.

В музеи и на спектакли водили почти каждые выходные. Одно из ярких воспоминаний детства – Большой театр Узбекистана имени Алишера Навои. Не только потому, что постановки поражали меня своим масштабом. Фойе было украшено резьбой по ганчу[3] на зеркале, знаменитым восточным декором. Я вела пальчиком по узору и думала: «Как красиво!» Лет пять мне было, наверное.

С третьего класса посещала балетный кружок во Дворце пионеров и через два года была принята в Ташкентское хореографическое училище. Как ни странно, бабушка этому не обрадовалась, сказала: «Балерин в семье не будет. Артист – это не профессия». Хотя замужем была за музыкантом и в том, что брак ее – счастье абсолютное, не усомнилась ни разу. Что плохого в профессии артиста, я не знала и знать не могла, а выяснять не стала. Мое доверие к бабушке не имело границ.

С художественной гимнастикой я познакомилась, когда занималась в балетном кружке и получила задание подготовить к Новому году «танец пантеры». Танец не классический, но, по мнению педагогов, подходящий для городской елки как нельзя лучше. За помощью в постановке обратились в секцию художественной гимнастики, куда и направили меня на несколько занятий. Занятия понравились, бабушка дала понять, что к спорту относится благосклонно, и, несмотря на прощание с балетом, танец и музыка в моей жизни остались.

Первые тренировки проходили в школьном коридоре, доски которого блестели от того, что их протирали керосином: боролись с древесным жучком. Предметы мы высоко не подбрасывали, не позволял потолок. Фортепиано не было. Тренер считала: «Раз-два-три, два-два-три, три-два-три, четыре-два-три». Такой был счет удивительный.

К числу популярных видов спорта художественная гимнастика не относилась, но Советский Союз старался ее развивать. Первый мой тренер, Лилия Юрьевна Петрова, была из Ленинграда. По комсомольской линии ее направили в Узбекистан. Она научила меня «танцу пантеры», разглядела мои способности и довольно быстро прихватила в сборную команду. Я стала тренироваться со взрослыми гимнастками.

Потом приехала Элеонора Анатольевна Сумарокова – многократная чемпионка Ленинграда, специалист высочайшего класса и тоже представительница настоящей питерской школы. Она приучила меня к выразительности, к элементам, которые выразительность подчеркивают, к работе телом – волнам и взмахам. Мне повезло, что я была ее ученица.