Для того чтобы понять, идет дождь или нет, нужно посмотреть на соседний дом. На фоне его коричневых бревен видны капли любого размера, достаточно прищурить глаза, и тогда даже самая мелкая морось становится заметной.

Порой кажется, дождь совсем прошел, отстучал по крыше, слился с напором из водосточной трубы, полил грядки, наполнил лужи на дорогах и притих. Но если выйти на крыльцо и задержать взгляд на коричневом доме из круглых бревен, стоящем напротив, сразу замечаешь белые косые штрихи.

Открытие это я сделала еще в первое лето, а сейчас – четвертое. Я стою на крыльце и высматриваю дождь. Бревна дома коричневые и гладкие, это значит, что дождь кончился. Я слышу, как открывается дверь, слышу шаги за спиной. Это из дома выходит Дашка и, не замечая меня, идет к калитке. Я посылаю ей вдогонку сигналы, я хочу, чтобы она обернулась и спросила: «Пойдешь?» Но она не оборачивается и не спрашивает, она хлопает калиткой и спешит по улице, а ее высокий хвост качается из стороны в сторону. Я выхожу за калитку вслед за Дашкой и провожаю взглядом ее уменьшающуюся фигурку. Дашка идет гулять, а мне идти некуда. Я на даче. Начало лета. Здесь все как всегда.

Четыре года назад дача началась для меня с нового и непонятного слова «таранить». Тогда мы с Дашкой еще были рады друг другу и, как дурехи, веселись от мысли, что проведем вместе все каникулы.

– Если будут таранить, не бойся, – уверенно говорила мне Дашка.

Я растерянно кивала в ответ, стесняясь спросить, что же значит «таранить». Я поняла, что это как-то связано с великами и мальчишками – мы как раз собирались прокатиться, но, немного подумав, Дашка решила, что лучше все-таки пойти пешком.

Мы шли по даче вдвоем, и всем встречным девчонкам Дашка объясняла, что я – Поля, ее троюродная сестра, приехала вместе с бабушкой в гости на все лето. Я бессмысленно глазела по сторонам, даже не пытаясь запомнить имена, лица, повороты дороги. Четыре длинные дачные улицы встретили меня лужами большими и маленькими: первые можно было обойти, вторые – перешагнуть или перепрыгнуть.

Мы дошли до дачных ворот, и Дашка предложила:

– Давай до конца аппендицита?

Я снова кивнула, но по моим глазам Дашка поняла, что теперь без объяснений не обойтись.

– Смотри, – начала она. – От той большой дороги, которая ведет к шоссе, отходит эта маленькая дорожка, как отросток, аппендикс, прямо к нашим воротам. «До конца аппендицита» значит – до дороги.

– Дальше нельзя? – уточнила я.

– Можно до сосны, если на великах, сейчас увидишь.

Но до сосны в тот день мы так и не добрались. Мы дошли до конца аппендицита, как вдруг из-за поворота галдящей стайкой выскочили мальчишки на велосипедах. Они подъехали к нам и обступили плотным кольцом.

– Инкубаторские! – закричали они. – Смотрите, инкубаторские!

И пусть это было третьим новым для меня словом за сегодня, о значении его можно было легко догадаться. Собираясь гулять, мы с Дашкой оделись в одинаковые наряды. На нас были черные юбки и малиновые свитера, немного различались только колготки и высокие кроссовки. Дома это казалось прикольно, а здесь посреди пыльной дороги хотелось провалиться сквозь землю.

Мы и внешне были немного похожи, обе темноволосые и кареглазые, но мои глаза темнее Дашкиных, а кожа смуглее. Зато Дашка выше, и ее волнистые волосы можно легко уложить в любую прическу, не то что мои прямые. Я всегда ходила с косами, никакие заколки и резинки не могли удержать мои густые и тяжелые волосы, и меня спасали только ленты.

– Кукушка – в жопе пушка! – крикнул чернявый мальчишка Дашке. Он стоял облокотившись на седло темно-синего велика, на раме которого еле читались полустертые буквы «Десна».

Остальные ребята были на красных «Камах», почти всех я видела впервые, знакомым мне показался только один паренек в кепке. Кажется, он жил на соседнем участке в доме из круглых бревен, и я уже несколько раз замечала его синюю бейсболку, мелькавшую за забором.

– К-кукушка – г-гордая птица! – сказал он, слегка запинаясь, и выжидающе посмотрел на Дашку.

Она и правда стояла гордо, высоко подняв голову, и только по прищуренным глазам можно было догадаться о том, что происходило в ее душе.

– Как-то у кукушки съехала кукушка! – снова выкрикнул чернявый.

– Заткнитесь! – защищалась Дашка.

Напряжение нарастало. Насмешливые глаза мальчишек дырявили нас насквозь. Плотно составленные друг за дружкой велики преграждали путь. Тучи в небе угрожающе сгущались.

Мальчик в синей кепке подобрал несколько камешков с дороги и начал бросать по одному под ноги Дашки.

– Т-танцуй л-лезгинку! – приговаривал он, ожидая, что Дашка начнет поднимать ноги, уворачиваясь от камней. Его друзья одобрительно загудели.

Но Дашкины кроссовки не отрывались от земли, она только крепче сжимала губы и выше задирала нос. Я еще очень плохо знала ее характер и испытывала восхищение перед такой силой и бесстрашием.

Несколько минут мальчишки продолжали стоять кольцом, насмехаясь, пока забрызганный грязью ЗИЛ не пронесся мимо, прогоняя с дороги. А потом они вскочили на свои велики и с криками «Погнали!» покатили к дачным воротам.

Мы тоже поплелись домой. Я не знала, как поддержать Дашку, и пинала камни под ногами, а она рассерженно бурчала себе под нос:

– Собрались! Вместе все крутые! Выпендриваются друг перед другом. А поодиночке по песочницам с малышней сидят! Голубь – главный обсеральник! И Соколов туда же. Чуть что, сразу Кукушка!

Я сочувственно смотрела на сестру, до конца не понимая сути происходящего. Ясно было одно, Дашку дразнят за ее фамилию.

– Три года назад, когда дачи только строились, все гуляли вместе, и такого не было, – Дашка кивнула головой в сторону дороги. – Я вышла знакомиться, и Славка Голубев, тот, что на синем велике, спросил: «Девочка, как тебя зовут?», и я честно ответила: «Даша Кукушкина». С тех пор чуть что, у них крайняя Кукушка! Но я им устрою! Скоро приедет Павлова, будут бегать, как собачонки!

Хотя многое из Дашкиных слов оставалось для меня непонятным, лишних вопросов я старалась не задавать и, только уже подходя к дому, решилась спросить:

– А почему на даче столько птичьих фамилий?

– Не знаю, – ответила Дашка. – Совпадение! Я, Гошка Соколов, – Дашка показала рукой на соседний участок и загнула два пальца. – Славка Голубев и еще на Третьей улице Валера Дроздов. Но его никто не зовет Дроздом, потому что он – Дикарь.

– Как это «Дикарь»? – снова не поняла я.

– А так, кличка такая! Он лазает по деревьям и ест кузнечиков!

Я ошеломленно вытаращила глаза.

– Жарит кузнечиков на костре, – продолжала Дашка. – Но и за это его никто не будет дразнить, потому что он старше. Его боятся! И у них всегда крайняя Кукушка! – В Дашке снова закипела свежая обида. – Как обзывать, так Кукушку! Как таранить, так Кукушку! У меня из-за них на велике все крылья помяты!

У участка мы встретили Дашкину бабушку – бабу Веру, она вышла нам навстречу, держа в руках алюминиевое ведро, доверху набитое сорняками.

– Дашенька, ты показала Полине дачу? – весело спросила она.

– Показала! – ехидно ответила Дашка и быстро прошла вперед. – Главное дождаться Павлову! – бросила она чуть слышно, заходя в дом.

– Что-то случилось? – спросила меня баба Вера.

– Ничего, – ответила я. – Просто гуляли.

Постепенно дачный мир выстроился вокруг меня разноцветным конструктором. В его основе лежала зеленая пластина нашего участка с большим желтым домом по центру, салатовыми прямоугольниками грядок, коричневыми вертикалями яблонь.

Дачный мир наполняли люди – маленькие и взрослые. Со взрослыми все было просто – главным здесь был дед. Он построил желтый дом и разбил землю на грядки, он наполнял жизнь правилами и порядками: ставить самовар три раза в день, завозить на ночь велики в сарай, рассказывать вечерами смешные истории с одинаковым началом «Был у нас на заводе один еврей…», класть за обедом в щи жгучую аджику и крякать от ее остроты. Бабушки отвечали за внуков. Надежда – так звали мою бабушку – за меня, Вера – за Дашку и ее младшего брата Димку.