Мужчина теперь уже постоянно поглядывал на Карри, а иногда буквально не отрывал от нее взгляда, когда она исполняла особо сложные па.

Этот мужчина любит искусство, он знает толк в музыке, он понимает, как это сложно – играть на скрипке и танцевать одновременно? Ему нравится зрелище или она сама, Карри?

Теперь ей казалось, что она видела этого мужчину и много-много раньше, просто не особо зацикливалась на мыслях о нем. А в последнее время гость буквально перед сценой садился – вот потому и врезался, в конце концов, в память Карри.

И он сейчас смотрел на нее так, как мужчина смотрит на женщину, которая ему нравится. Или Карри это опять только кажется?

Ну не настолько же она бесчувственное создание, чтобы не понимать происходящее вокруг себя, не понимать людей вообще?

У Карри имелась странная, довольно редкая особенность характера. Если ей кто-то нравился (пусть оно и случалось нечасто), то она не терялась, а, наоборот, концентрировалась и выкладывалась по полной.

Вот и сейчас она чувствовала азарт и то, как адреналин выбрасывается ей в кровь.

Карри играла на скрипке и выделывала невероятные пируэты, в один момент даже сделала сальто – и тем вызвала бурное оживление среди зрителей.

…Акробатике ее учил один старый циркач – словно копия тех отвратительных клоунов, что иногда рисуют в злых карикатурах.

Низкорослый, приземистый, лысый старик с суставами, которые напоминали шарниры, а руки и ноги обладали способностью изгибаться в любую сторону. Он был прекрасный преподаватель, тот цирковой акробат, хотя выгоняли его отовсюду, откуда только можно – за пьянство и приставания к женскому полу. Время от времени, забываясь, словно следуя привычке, он позволял себе недвусмысленные поползновения в сторону Карри, и тогда она яростно хлестала его по щекам. (Это была его просьба, кстати.)

Старый циркач мгновенно приходил в себя, просил у Карри прощения и продолжал урок как ни в чем не бывало. Рассудком он понимал, что делает что-то недопустимое, но его мужская сущность непроизвольно вырывалась иногда наружу. Именно в этих случаях акробат просил бить его по щекам. Дрессировка, как у животных. Акробат утверждал, что жесткий отпор действует на него лучше, чем обычные уговоры и нравоучения. Потому что мужчину, в котором кипит тестостерон, словесными увещеваниями невозможно успокоить. «Я старый Приап, меня не перевоспитаешь, только если кастрировать», – мрачно заявлял циркач.

Он научил Карри многому, умолял ее всерьез заняться акробатикой («Ты далеко пойдешь, детка!»), но Карри никогда не хотела останавливаться на чем-то одном. Она брала еще уроки игры на скрипке у одного музыканта, училась вокалу – в частной студии, и не понимала, зачем посвящать целые годы жизни обучению в вузе, зубря все подряд – то, что может пригодиться, и то, что никогда не понадобится, а после окончания вуза все равно придется переучиваться заново.

Карри сама выбирала себе учителей, сама довольно быстро находила нужные материалы. Она брала только необходимое, искала только конкретику в источниках информации и безжалостно отсеивала все лишнее. Кому-то действительно требовалось высшее образование – как некая организующая мозг система, но именно Карри в этом не нуждалась. Ей не требовались знания «вообще».

Отец считал, что романтизма и доброты в дочери нет ни капли. «С виду такая хорошенькая, такая симпатичная девочка… А ведь и вправду кукла бездушная, одни расчеты в голове, слова доброго от тебя не дождешься…» – часто ворчал он.

…Мужчина с длинными белыми волосами и льдисто-синими глазами завороженно глядел на Карри.

А она тем временем незаметно и быстро подтянула ногой стул, все это время стоявший неподалеку. Перекинула его на крутящийся постамент и встала на пуанты – теперь уже на сиденье стула. При этом, разумеется, не забывая играть на скрипке.

Потом она одной ногой оперлась о спинку стула. Раз – и ловким, незаметным движением чуть качнула стул, и уперлась другой ногой в край сиденья.

Карри теперь балансировала на двух ножках стула. Потом еще одно незаметное движение – и она стояла двумя ногами на спинке стула. Миг – и вот она уже балансировала на спинке стула – на одной ноге, только на кончиках пальцев, продолжая при этом играть на скрипке.

Это был высший пилотаж ее исполнительского мастерства. К таким приемам она прибегала нечасто и лишь по вдохновению. По особым случаям.

Гости забыли о еде, официанты замерли на местах с подносами.

Еще пара секунд невероятной балансировки – и Карри, не выпуская из рук скрипки, спрыгнула вниз, поклонилась и убежала за занавес. Только там, в отдельном от общей веранды помещении, она смогла перевести дух. Снаружи доносились бурные аплодисменты, громкие голоса и даже одобрительный свист.

Что ж, ей сегодня удалось впечатлить чопорную публику.

И того блондина наверняка тоже.

Карри переоделась у себя в гримерке, отцепила от волос заколки и бантики. Она снова была самой собой – невысокой худенькой барышней со слишком серьезным выражением лица, за которое ее когда-то часто ругал тренер-акробат.

Говорил при этом еще, что публике не нравятся постные физиономии, артист должен всегда сиять позитивом и расточать публике непрерывные «комплименты» (то есть кланяться, улыбаться, посылать в зал воздушные поцелуи, лицом и телом изображая восторг).

Но изображать восторг уже после выступления, за кулисами – как-то уже избыточно, разве нет?

Карри выскользнула из заднего входа ресторана в проулок, где при свете ярких прожекторов рабочие таскали полные контейнеры к мусоровозу.

Только тогда Карри вспомнила о том, что их с блондином из зала разделяет пропасть. Он реально «белая кость», а она всего лишь девушка «из служебного входа» – особа со сложной судьбой и старым капризным отцом на руках.

И вот зачем такая Карри богатому человеку? Разве что из любопытства… Богатые выбирают в пару себе ровню. Значит, если и случится роман между Карри и блондином, то, скорее всего, их отношения не продлятся долго. Да даже если и долго… Этот мужчина непременно изменит, «у них» (у богачей) это принято.

И Карри будет больно. Возможно, это даже убьет ее – вот так она боялась измен и ненавидела их.

Отец не спал, ждал ее.

– Уже за полночь, а ты где-то бродишь, – с раздражением произнес он, встречая дочь в прихожей.

– Такая работа, – пожала Карри плечами, сбрасывая в прихожей туфли.

– Так найди другую работу! – Отец побрел следом за Карри на кухню.

– Другой нет, – коротко ответила она. Вымыла руки, поставила на плиту чайник.

Отец сел за стол напротив. Седые лохматые волосы, морщинистое лицо, слишком сухая, потрескавшаяся кожа на тыльной стороне ладоней. Карри – его поздний ребенок.

Отец – уже старый человек, к тому же больной, это все говорит не он, а его болезнь, его возраст, на отца не надо сердиться. Карри и не сердилась… Но вот странно – когда она была далеко от отца, то скучала по нему, ей хотелось сказать ему что-то доброе. А как только они оказывались вместе, слова любви у Карри пропадали напрочь, оставалось лишь одно привычное раздражение. И тоска еще.

– Ну что ты говоришь, остальные же музыканты где-то работают, как-то они устроены в жизни! – возмутился отец.

– Все изменилось. Мир изменился – и профессии тоже, – спокойно возразила Карри.

– Да как изменился-то мир?! Есть музыка, есть музыканты, которые ее исполняют, есть люди, которые хотят слушать музыку… Ищи ансамбль, ищи группу какую-нибудь, с которой можно выступать. На гастроли ездить! А на гастролях и жениха себе найдешь…

– Пап, ты этого, может, и не заметил, но в мире произошла цифровая революция. Сегодня продажи альбомов и синглов не способны даже окупить затраты на запись музыки, не говоря о прибыли. А гастроли – это тоже дорогое удовольствие, и они перестали окупаться. И вообще, жизнь «на колесах» – это кошмар. Да и как я тебя брошу, ты думал?

– Я справлюсь, – поджал губы отец.