Спустя пару ходов решаю завязать беседу:
— Я слышал, ты был пилотом пассажирского корабля.
Он продолжает смотреть на доску насупившись. Наверное, как и я — с непривычки после голографических фигур, потому что расклад пока не такой напряженный. Затем перекрывает резистор пешкой и говорит:
— Недолго. Пока не лишился свидетельства, — облокачивается на перило, делает глоток из банки, — причем, по весьма неприятному стечению обстоятельств это случилось именно здесь.
Догадываюсь, в чем дело, но решаю спросить:
— И как же так вышло, если не секрет?
Вольф приглаживает пластырь, смотрит на меня, и взгляд его становится мрачным:
— Когда я собирался в очередной рейс из Оазиса, у меня обнаружилось то, что сейчас носит название дефроз нервной системы. Тогда еще никто не знал о «ледяной болезни», но невыносимые головные боли говорят сами за себя. Позже дефроз был выявлен у всех пилотов без исключения, ввиду издержек профессии. — Переводит взгляд снова на доску. — Кстати говоря, это и положило начало полному запрету криоконсервации.
После этих слов Рам касается ферзя, затем отрывает от него палец и начинает смотреть куда-то в сторону, явно копаясь в неприятных воспоминаниях. И тут, не отводя взгляда от стены, говорит:
— А еще через некоторое время дефроз обнаружили у моей супруги.
Интересно, почему «ледяная болезнь» стала бичом пилотов? Почти машинально спрашиваю:
— А что это за «издержки профессии» такие?
Рам смотрит на меня, подняв брови:
— Тебе ведь известно, что пассажирские лайнеры управляются… управлялись раньше тремя пилотами?
— Вроде как посменно?
— Да. — Он допивает банку до дна и делает ход конем, его взгляд снова становится профессорским. — При этом один пилот вел судно, а двое пребывали в состоянии фростации. Иными словами, разморозка и заморозка каждого из пилотов происходила раз в двое суток. Такая частота практически неизбежно приводит к дефрозу. Впрочем, у некоторых болезнь начинала развиваться уже после единичной процедуры.
Отвечаю на его ход хитростью, которая наверняка в кругах гроссмейстеров как-то называется. Затем спрашиваю:
— Как у твоей жены?
Он принимается к очередной уловке, скармливая мне пешку, и попутно отвечает:
— Нет. Моя супруга пользовалась криоконсервацией не менее часто, потому что придерживалась такого же графика, как у меня. Полагаю, многие так делают, когда ждут кото-то с рейса. Вернее, делали.
Загоняю офицера в угол, теряя тем самым коня. Могло быть и хуже, но сведения про «ледяную болезнь» интересуют меня больше, чем игра.
— Но ведь эта штука считается смертельной, разве не так?
Он снимает с доски еще одну фигуру, вздыхает и говорит:
— Да, но к счастью она излечима. И несмотря на то, что бывшим пилотам полагаются льготы, мое лечение обошлось мне в половину премии, а на лечение супруги ушла практически полная ставка.
Смотрю на него с удивлением, пытаясь понять, что пошло не так. Вопрос сам срывается с языка:
— И ты решил в итоге поселиться в Оазисе?
Он замирает, и на его лице читается полное замешательство:
— С чего ты взял?
По реакции Вольфа понимаю, насколько мое предположение далеко от правды. Но все равно не ясно — что его здесь держит? Решаю продолжить мысль:
— Оставшейся половины как раз хватило бы на дорогу домой.
— Нет никакой оставшейся половины, — на миг он чуть не вышел из себя, но быстро вернул самообладание, сосредоточившись на игре, — все остальное я потратил на коррекцию зрения и борьбу с зависимостью.
До этого момента я и подумать не мог, что тип вроде него может на чем-то торчать.
— «Ви-зи»? Неужели и ты туда же?
Он приставляет пальцы к вискам, закрывает глаза:
— При дефрозе головная боль адская. Нужно было чем-то ее заглушать. А из наиболее эффективного в Оазисе только винилзергин.
Теперь ясно, зачем он снова ввязался в гонки самоубийц. Так же, как и я, впрочем.
— То есть, сейчас ты борешься за билет?
Тут на лице Вольфа впервые появляется что-то вроде ухмылки:
— Полагаю, никто не участвует в гонках ради гонок. Ты ведь тоже пришел к этому не из желания стать новым Томом Кристенсеном, не так ли?
Ничего не остается, кроме как согласиться. Тут он в точку.
— Ты прав. Я застрял здесь из-за терция, да еще и притащил с собой жену. Потом случилось это дерьмо с заморозкой и…
— Так ты в Оазисе с женой?
Откровенность за откровенность, думаю. Хоть и не стопроцентная.
— Нет. У меня оставалось денег на одну путевку, и я убедил ее вернуться обратно.
— И она согласилась?
Понимаю, как это прозвучало для человека, который не в курсе всех деталей. Но про сорвавшуюся махинацию, которая делает меня похожим на «Счетовода», я точно умолчу.
— Мне пришлось ее обмануть, сказав, что я полечу следом. Ну, не совсем обмануть, потому что я и сам так планировал. Но позже, чем она думает.
Он ставит мне шах, и его ухмылка становится шире. Но мне почему-то кажется, что не из-за игры.
— Позже — значит после победы в чемпионате. Верно?
Съедаю конем штекер, избежав тем самым угрозы.
— Вернее и не скажешь.
Целиком переходит на смех. Затем подрывается, как на пружинах, и направляет на меня ламповый револьвер. От неожиданности я даже не сразу понял, что произошло, но когда заметил уставившийся на меня глазок дула, все стало на свои места: передо мной свихнувшийся психопат, способный на что угодно. А значит, угроза более, чем реальна.
От этой мысли мгновенно пересыхает в горле, и кажется, будто по жилам пустили ток. Все вокруг перед глазами начинает меркнуть, кроме одного — черного отверстия размером с булавку, из которого вот-вот может вылететь заряд. А еще — безумного взгляда наркомана, которому ничего не стоит нажать на спусковой крючок. Тем более в таком состоянии.
Пауза затягивается. На ум ничего не приходит, кроме как сказать:
— Ты что, забыл вмазаться? У тебя же ломка.
Проговариваю, и только после этого осознаю, насколько неплохой ход — дать понять, что тут замешана третья сила. Или хотя бы что я так думаю. Все-таки, в стрессовой ситуации мозг работает по-другому, выдавая идеи, которые в обычном состоянии в голову бы не пришли.
Он продолжает смотреть на меня, как псих, у которого сдали нервы и который почти нашел отдушину. В следующее мгновенье его взгляд начинает становиться трезвым, и он говорит:
— Не знаю, что на меня нашло. Расщепить тебя на атомы прямо здесь — крайне неразумно.
Слышу шорох — у порога появляется Фин. Лица его не вижу, так как мое внимание все еще приковано к револьверу. Но скорее всего, на нем читается шок.
— Эй, хотите поубивать друг друга — идите в открытый космос! — Грохот говорит о том, что Фин бросил в кучу хлама какую-то железяку. — Здесь территория Чили, поэтому отвечать будете по всей el rigor de la ley18!
Не передать словами, какую волну облегчения я испытал в этот момент: как будто неведомая сила, все это время державшая меня за шиворот, наконец, отпустила и позволила дышать. Мозг снова начал соображать нормально, и на смену животному ужасу пришло полное осознание ситуации: чертов отморозок в самом деле мог испепелить меня, не оставив и следа. И наверняка убийство сошло бы ему с рук, избавься он сразу же от остатков тела. Так что мне просто невероятно повезло, что его гребаный приступ (или как это назвать?) случился в автомастерской, а не где-нибудь в другом месте, лишенном датчиков и свидетелей.
Нужно отдать должное Фину: своим появлением он буквально спас мою задницу. Кто знает, чем бы все закончилось, если бы не «бог из машины». Да еще и с пистолетом для девятидюймовых гвоздей в руках.
Выхожу из салона, переваривая вынесенный урок: соперников ралли Меридиана можно считать полноценными врагами. У каждого только одно на уме — любыми путями вырваться из Оазиса, даже если придется кого-нибудь устранить. Наверное, это что-то вроде психоза на почве замкнутого пространства. Что ж, теперь я буду готов к подобным выпадам.
