А телесные радости Зоенька и с молодости считала не радостями, а грязью. Поэтому и у Тимофея Ивановича телесные радости отсутствовали. Случались, иногда, по большим праздникам. На день рождения там или на Новый год. И всё. Зоенька терпела мужественно, сжав зубы и закрыв глаза.

Потому что перед свадьбой ей мама наказала: хочешь замуж – придётся терпеть. Иначе этот кобель, ну не Тимоша, а вообще – муж, уйдёт. Против Тимоши мама Зоеньки ничего не имела. Славный такой Тимоша, добрый, немного увалень, но представить, что он её Зоеньку обидит – невозможно. Поэтому как мужа для дочери она его утвердила. И работа у Тимоши хорошая, к свадьбе уже мастером участка стал.

Да, Тимоша – хороший, вполне хороший для дочери. А вот муж, как понятие вообще – непременно кобель. Поэтому его надо держать в строгости и обучать командам всяким полезным: «подай», «принеси», «ко мне». Но иногда и поощрять тоже надо, не без этого, а то кобелинство мужское взыграет, и всё – муж потерян. Иногда удивлялась мама Зоеньки в разговорах с подругами, что за функция дурацкая у мужей – кобелинство это? Для чего она нужна? Ведь и так хорошо.

Почему так сложно в голове у мамы Зоеньки было устроено, никто не знал. Даже сама мама Зоеньки не знала. Да и не задумывалась, надо сказать. Задумывалась она о более важных, на её взгляд, вещах – о заготовках на зиму, о новой вязаной шапочке, о тёплых рейтузах для дочери и о воспитании всех, кто попадался под руку. Простая и добрая была женщина.

Добра ко всем, ну, кроме мужей. Любых. Всех попадавших в её окружение – подруг, сестёр, дочери и даже знаменитостей, о коих любила почитывать перед сном. Ко всем мужьям она питала недоверие, изза этой самой включавшейся у них после свадьбы опасной функции. Которая, по её мнению, всё и портила.

И правду сказать, опасная это была функция.

* * *

Тимофей Иванович всё чаще перед сном стал размышлять о недополученных телесных радостях. За всю жизнь накопилось, наверное. Он стал больше гулять, и всё старался один выйти на прогулку, без Зоеньки. Потому что лето хоть и холодное в этом году выдалось, но всё же женщины не в шубах, коечто видно. Это очень волновало Тимофея Ивановича, ну то, что было видно у женщин.

На прогулки он стал долго и серьёзно собираться: сандалии почти не ношенные, носки обязательно новые, не растянутые. В летние брюки – новый, подаренный коллегами на день рождения ремень. Пригодился. Затягивал на самую дальнюю из возможных дырочек ремня свой округлившийся в последнее время живот и подтягивал брюки на талию, отчего брюки становились коротковатыми. Осматривал себя придирчиво в зеркало и ещё долго выбирал галстук. Обычно с галстуком не ладилось, то к настроению не подходит, то к цвету лица.

Зоенька не замечала его изменившегося настроения за своими обычными заботами. Урожай собрать, дача, подружки – не до выбранного цвета галстука. Она и к себе так же относилась. Утром натянула, что есть чистое, и всё. Кофта в цветочек синий, юбка с богатым хищным принтом, и хорошо. Всё, насколько, возможно, в миропонимании Зоеньки – модно. Но не слишком. Она женщина серьёзная, не позволит себе глупостей. Поэтому Тимофею Ивановичу и удавалось ускользнуть незамеченным при всех своих приготовлениях.

Он ходил по улицам и разглядывая женщин.

Сначала он присматривался к женщинам своего возраста. Робко улыбался. Ловил взгляды. Но женщины возраста Зоеньки были такими же замотанными, как и его жена. Телесные радости их не интересовали. Они были с сумками, полными продуктов, уставшие, с натруженными руками и варикозными ногами. Улыбок Тимофея Ивановича они не видели, или не хотели замечать.

Тимофей Иванович пытался смотреть на красивых, ухоженных женщин своего возраста в автомобилях. Они безразлично проезжали мимо, не замечая его. Както раз одна такая дамочка даже специально окатила Тимофея Ивановича грязной водой, газанув в громадной луже. Он расстроился, пришёл домой мокрый, поникший, с тёмными пятнами на летних светлых брюках. Зоенька изругала непутёвого мужа и долго отстирывала брюки Тимофея Ивановича.

Он сидел в семейных цветастых и линялых трусах в кресле, поджав ноги в пупырышках, почемуто не снимая мокрые новые носки, и чувствовал себя несчастным. Злился на Зоеньку, которая намыливала его штаны и ворчала в ванной. И вдруг поймал себя на мысли, что он сейчас почти изменил жене, ну, по крайней мере, в мыслях, с той женщиной, облившей его грязной водой, и Зоенька сейчас собственноручно смывает следы его преступления с брюк. Это так возбудило Тимофея Ивановича, что он решительно встал, ворвался к Зоеньке в ванную комнату и задрал её юбку.

У Зоеньки ломило поясницу. Она сегодня целый день мыла полы, крутила банки с заготовками и очень устала. Она сердилась на мужа, что он уляпал неизвестно где светлые и почти новые брюки. Если их не застирать сразу – пятен не вывести. Так бы плюнуть на всё и отдохнуть в кресле с новым журналом о жизни беспутных и наверняка развратных звёзд. Но брюк было жалко. На следующей неделе они были приглашены в гости, и она планировала, что Тимофей Иванович пойдёт нарядным и будет выглядеть уж точно не хуже мужа её подруги, а тут – пятна.

Решительно одёрнув юбку, Зоенька решила, что Тимофей Иванович стукнулся головой, когда изгваздал свои брюки, но потом почувствовала, что дело плохо. Возможно, он чемто заразился. Иначе как можно объяснить его поведение? И эти незапланированные и прямо скажем какието дикие порывы? Она решительно повернулась к Тимофею Ивановичу с мокрыми брюками в руках и увидела его искажённое лицо. Недолго думая, она хлеснула его по этому искажённому лицу грязными, в мыльной пене брюками и раздражённо кинула их в тазик.

– Что это ты удумал? – вскричала она, получивтаки подтверждение маминым словам, что все мужья кобели.

Тимофей Иванович тяжко переживал такое унижение от Зоеньки. Он не разговаривал с ней весь вечер. Лёг спать позднее её и всю ночь ворочался. Утром встал осунувшийся и грустный.

Зоенька посмотрела утром на мужа и раскаялась. Видимо, она неправильно его поняла. «Может быть, он хотел ей помочь и облегчить боль в пояснице? – уговаривала она себя. —Но почему его лицо было так странно искажено?»

Честно говоря, Зоенька иногда подсматривала за мужем в моменты тех, два раза в году дозволенных ему телесных радостей. Точнее, она первый раз чутьчуть приоткрыла глаза на третий год совместной жизни, пытаясь понять, так же Тимоше это противно, как и ей, или всё же приятно. В первый раз она не определилась. Сначала она подумала, что, скорее всего, ему больно так сильно, раз его лицо перекосилось, он застонал и упал рядом потный и обессиленный. Она пожалела мужа, но решила, что для того, чтобы появились дети, они должны страдать вместе. Но у них родился сначала один ребёнок, потом второй, а Тимофей Иванович всё так же продолжал страдать свои положенные два раза в год. Зоенька задумалась, а так ли это противно ему, как ей? И на десятом году брака решила подсмотреть ещё раз. Но так и не поняла.

Тимофей Иванович ушёл на работу, продолжая сердиться на Зоеньку. На проходной его встретила новенькая вахтёрша, молоденькая и хорошенькая. Принимая пропуск, она ему так улыбнулась, что плечи у Тимофея Ивановича сами собой расправились, живот втянулся, ну, насколько возможно – сантиметра на два, и настроение расцвело. В обед он подумал, что, наверное, он улыбается совсем не тем женщинам. «Старухи» – он смело произнёс про себя это слово, но не относя его к Зоеньке – не способны оценить его как мужчину. С этими мыслями он смело вышел после рабочего дня за проходную.

Тимофей Иванович шёл домой и размышлял, какие брюки ему надеть сегодня на вечернюю прогулку и подойдёт ли его малиновый в полосочку галстук к этим брюкам. Надо сказать, что брюки у Тимофея Ивановича сухие и готовые к прогулке остались одни. Летние заслуженные брюки кисли в тазике с мыльной водой, дожидаясь, когда остынет Зоенька и достирает их. Поэтому и выбирать было не из чего. Но сам процесс выбора был приятен почти так же, как его вчерашнее возбуждение от того, что Зоенька смывала следы его преступления с его же брюк. Правда реакция Зоеньки потрясла Тимофея Ивановича, и даже больше – разочаровала.