«Вы проведете в разных домах всего сорок восемь часов», — заверял Сампьетро. Но сорок восемь часов растянулись на пять суток. Мы с Хосе Куаутемоком не знали почему. Франсиско и Сампьетро получили какую-то новую информацию? Может, их предупредили о возможной полицейской облаве, отсюда и задержка. Нельзя забывать, что они и сами под угрозой. Укрывают двух беглых преступников. Возможно, судить их не станут, но на карьере обоих это может отразиться. Сампьетро представлял множество могущественных темных личностей, и ему совершенно не нужен был скандал в СМИ из-за двух сбежавших влюбленных. Он помогал нам, потому что Франсиско был одним из его лучших клиентов и наверняка платил кучу денег. Но всему есть предел. То же можно было сказать и о Франсиско. Ему таких трудов стоило выстроить новую личность, выбраться из тени отца и Хосе Куаутемока. Криминальный скандал подорвет его безупречную деловую репутацию, заработанную годами усилий. Так что они тоже подстраховывались и старались избегать ошибок, которые отразились бы на всех нас четверых.
Сампьетро велел в разговорах по рации избегать любого упоминания имен и обстоятельств. Например, слов «тюрьма», «преступник», «побег», «полиция», «адвокат». Чем абстрактнее, тем лучше. И этот маленький запрет довел меня до еще более глубокого отчаяния.
Тревога начала разрушать мое тело. На руках появился нервный дерматит: они зашелушились, а линии ладоней пошли трещинками. От движения они кровоточили, и тогда ничего не помогало, кроме ледяных ванночек. Колющая боль в задней части черепа пугала перспективой кровоизлияния в мозг. Зуд во влагалище говорил о молочнице — тоже типичном следствии стресса.
Молодоженами мы с Клаудио отправились на машине по юго-западу США. Между Лас-Крусес и Альбукерке преодолели длинный-предлинный кусок пустыни, который испанцы некогда называли Переходом Мертвеца. Все, кто его пересекал в те времена, рисковал расстаться с жизнью. Именно так я чувствовала себя в разлуке с Хосе Куаутемоком — на невероятно тяжком, непреодолимом пути. Это был мой собственный Переход Мертвеца.
Я просила Франсиско не оставлять меня одну надолго. Он пообещал выбираться ко мне как можно чаще. За это я была ему благодарна. Он понимал мое ментальное состояние. Собственно, одного взгляда на мои руки было достаточно, чтобы понять, что меня терзает тревога. Он рассказал, как познакомился с Педро и Эктором, какой бизнес они вели вместе. Я удивилась. Они мне никогда про него не говорили. «Они не знают, что мы с Хосе Куаутемоком братья», — пояснил он. И признался, что именно он запустил убийственный механизм, покончивший с Франсиско Моралесом. Так вот кто, оказывается, таинственный друг Педро. Я со слезами обняла его. «Мне, дураку, нравятся романтические истории», — сказал он. Франсиско оказался настоящим товарищем. Меня перестали раздражать его нарочитые манеры, его странная манера говорить и несмываемая улыбочка. «Педро не должен знать, что я брат Хосе Куаутемока, — предупредил он. — Если он проболтается, весь план пойдет крахом. Надеюсь, ты понимаешь, почему я пока против, чтобы вы общались».
«Я ненадолго отъеду. Вернусь, и мы чем-нибудь перекусим», — сказал Франсиско. Я попросила его привезти фотографии Хосе Куаутемока и остальных членов семьи. Он пообещал захватить. Как только он ушел, я вызвала Хосе Куаутемока по рации. Конспиративный язык сильно затруднял дело. Мы придумали общий шифр, как в детской игре. В первые дни мы сдерживались, но потом нам стало все равно, что нас могут подслушать, и мы перешли на секс по телефону. Но продолжались эти радиосекусальные игры всего три дня. Потом у меня вся промежность опухла от вагинальной инфекции, и мастурбировать стало больно.
У нас с Хосе Куаутемоком не было доступа к интернету и телевидению. Франсиско и Сампьетро отключили кабельное и вайфай во всех домах. Они боялись, что новости приведут нас в еще большее волнение, хотя, казалось бы, куда уж больше. Я, по крайней мере, была на грани срыва. На ступнях и коленях тоже начался дерматит. Я всегда гордилась своей кожей, свежей, мягкой, чистой. Теперь это были какие-то кровавые ошметки. Я попыталась найти этому поэтическое обоснование. Как некоторые рептилии и насекомые меняют оболочку, так из-под этих красных пятен восстанет новая Марина, более сильная и решительная.
Франсиско сдержал слово и привез мне семейный альбом. Я с наслаждением погрузилась в прошлое Хосе Куаутемока. Увидела его ребенком — с диким, пугающим взглядом. Волосы светлее, чем сейчас, глаза почти прозрачной голубизны. Его мать походила на актрис итальянского неореализма. Простые платья, волосы, собранные в хвост, руки в боки. Хотя она явно стеснялась позировать. Смотрела вниз, отвлеченно. А Ситлалли я представляла себе по-другому. Угловатое смуглое лицо, большие черные глаза, широкая улыбка. Низенькая. В глазах какое-то — как бы его охарактеризовать? — глухое выражение.
Один портрет особенно привлек мое внимание: Сеферино в детстве, в горах. В сандалиях и холщовых штанах. За ним — поле посохшей кукурузы, а сбоку — крошечная хижина, где он вырос. Фотографию домика их дедушки и бабушки по материнской линии Франсиско тоже мне показал. Может, не такого нищего, но тоже очень скромного. От вида этих двух домов меня захлестнуло нежностью. Две бедные семьи объединяются через безнадежные отношения, в безнадежном городе, с безнадежным результатом. Алхимия случая. Я произошла из определенности. В том, что мои родители познакомились и поженились, была логика. Оба были из хороших семей, и все их окружение подталкивало молодых людей к общению между собой. То же произошло со мной и Клаудио. Мы ходили в одни бары, учились в одних университетах, у нас была куча общих друзей. Словом, неизбежная, продиктованная свыше встреча. А в Хосе Куаутемоке меня привлекло, возможно, именно космическое расстояние между нами. Нулевая вероятность пересечения. Эта встреча проветрила мою узкую вселенную и привнесла необходимую дозу кислорода.
Я долистала альбом, и Франсиско собрался уходить. Я попросила его прогуляться со мной немного. Он категорически отказался. «Тебя в новостях показывали, — сказал он. — Люди могут тебя узнать». Я думала, что здесь это маловероятно. В таком районе люди вряд ли внимательно следят за новостями по телевизору. «Я чокнусь взаперти», — взмолилась я, и Франсиско уступил моим мольбам.
Только что прошел дождик, и вечерний свет отражался в мокром асфальте. Нам попался кот, он взглянул на нас и проследовал к изгороди. Здесь было гораздо тише, чем в переулках, хотя отъехали мы всего на три квартала. На улице никого не было видно, кроме телохранителя Франсиско, прислонившегося к столбу вдалеке.
Мы шли наугад. Франсиско рассказывал про их с Хосе Куаутемоком приключения в детстве. «Раньше в сезон дождей на соседних пустырях образовывались большие лужи, и там откладывали икру лягушки и жабы. Откуда их столько бралось, не знаю, но вокруг все просто кишело головастиками. Мы их ловили в чулок, привязанный к палочке, и выращивали в пластмассовой ванночке. А когда они превращались в жаб и лягушек, продавали в зоомагазины». Передо мной открывался неведомый мир. В детстве я ни разу не видела в Мехико ни одной лягушки.
На углу завелся красный «ниссан-цуру» и поехал к нам. Охрана тут же насторожилась. Машина прокатилась мимо нас. Внутри сидели двое. Они уставились на нас. Франсиско взял меня под локоть и настойчиво повел к дому. «Похожи на полицейских», — нервно сказал он. Теперь он просто тащил меня за собой, мы передвигались чуть ли не скачками. «Цуру» развернулся и снова поехал в нашу сторону. «Беги!» — скомандовал Франсиско. На полной скорости мы примчались к двери. Как только заскочили внутрь, послышались выстрелы и крики. Франсиско достал пистолет и вжался в стену: «Беги к черному ходу». Я сломя голову понеслась за револьвером и пулями, которые подарил нам Альберто. Взвела курок и вернулась к Франсиско. Не станет же полиция в нас стрелять. «Какого хрена ты тут делаешь? — проорал он. — Беги, я сказал!» Я через гостиную метнулась к дворику. Снова выстрелы. Открыла дверь, выходившую на баскетбольные площадки, убедилась, что кругом никого, и выбежала из дома.
