Этого я стерпеть не мог. А вспыльчивость, видимо, мне от него досталась. И вот однажды огрел я его со злости по голове лопатой. Хорошо так огрел, но он не упал. Обернулся, в кровище весь, и начал со мной драться, а сам орет, как бес: <Так-то ты платишь? Так-то ты со мной за все добро, которое я тебе сделал, да?» На крики соседи сбежались. Пытались нас разнять, но мы так сцепились, что куда там. Дед ловкий был, такого с ходу не одолеешь. Он меня душить стал. Ну, думаю, каюк мне. И вдруг вижу — на столе зубило лежит. Я, как мог, дотянулся и схватил его. Сначала в ляжку ему всадил. Тогда он меня отпустил, и тут я ему в шею. Он медленно согнулся, из раны кровь хлещет, и упал замертво. Бабушка и соседи на меня как на ирода смотрели. Я тоже в кровище — не отнекаешься, мол, не я его. Соседи меня окружили, один пистолет вытащил, говорит, ни с места, а то застрелю. Я его не послушал. Попробовал сбежать, ну он, козлина, и всадил мне пулю в ногу. Вот тогда точно каюк настал.
Если спросите, то да: я раскаиваюсь, что деда убил. Это потому, что я его характер унаследовал. Так что отчасти я виноват, а отчасти он. Но я родился быть умным, поэтому однажды придумаю, как мне свалить из этой долбаной душегубки.
Луис Милорд Уэска Мартинес
Заключенный № 45938-9
Мера наказания: тридцать лет лишения свободы за убийство
Возможно, с моей стороны это было легкомысленно или бесчувственно, но после того, как мы выбрались из переделки, я попросила Рокко свезти меня в «Танцедеи». По дороге обзвонила всю труппу и собрала на репетицию. Некоторые пытались сказать, что у них дела. Я отвечала категорично: «Сегодня обязательная репетиция. Не нравится — можешь увольняться». Я знала, что не должна так поступать. «Impossible with such short notice»[29], — сказала мне одна балерина. Но за последнее время я поняла, что диктаторский стиль имеет свои преимущества и приятные стороны.
Пришла вся труппа. Пара человек еще поныли перед началом, и мне пришлось сказать речь: «С сегодняшнего дня вы переходите на круглосуточный ненормированный график. Как только вы мне нужны — должны немедленно явиться. Оправданий я не принимаю. Кому не нравится — может быть свободен. Кто согласен — удваиваю зарплату. Я принимаю только тех, кто готов дышать и потеть танцем, есть и пить танец. Репетиции будут, когда моя левая нога захочет, в том часу, в котором моя левая нога захочет. Не нравится — ваша проблема, не моя. Нанимайте нянь, шоферов, сиделок, пусть занимаются вашими детьми, родителями, домами. Для этого я удваиваю вам зарплату. А если вы не готовы сюда всю душу вложить, лучше уходите. С сегодняшнего дня все будет по-новому. Даю пять минут на размышление». Я сама удивилась своим словам. У меня зашкаливал адреналин. А на совести лежал роман, который я одним махом загубила из-за собственной трусости.
Никто не ушел. Пока они разошлись переодеваться, на меня напустился Альберто: «Ты с ума сошла?» — «Нет, я не сошла с ума, — ответила я, — но я сыта по горло нашей посредственностью. Или мы делаем крутой поворот, или наша труппа развалится». Альберто с упреком покачал головой: «Ты ошибаешься, мы на правильном пути. Новая постановка отлично получается». Мне этого было мало. Если уж я потеряла любимого мужчину, я хотя бы заменю его работой, ради которой готова буду убить.
Альберто заметил, что мое импульсивное обещание удвоить всем зарплату плачевно отразится на финансах «Танцедеев». Да, у нас была отчасти серая бухгалтерия, но большая часть доходов происходила из платы за школу и грантов фонда «Встреча». Удвоение зарплаты противоречило моей политике здоровых финансов. Но это меня не остановило. Клаудио купался в деньгах, наши счета росли день ото дня. К тому же, возразила я Альберто, если новая постановка позволит выйти на международный уровень, наши акции подскочат и нам станут предлагать более выгодные контракты. «Это был безответственный поступок, Марина», — не соглашался он. «Неважно. Я так решила. Не о чем больше разговаривать», — сухо ответила я.
Репетиция продолжалась семь часов. Раньше такого никогда не было. Я выжала танцоров до последней капли. Вложила в хореографию все недавно пережитое: страх, ярость, раскаяние, желание бороться, смелость, решительность, разочарование. Я не хотела упускать момент, человеческую трагедию, развернувшуюся внутри и вне меня.
Танцоры едва не падали. Я заставляла их повторять снова и снова. У одной девочки начали кровоточить ступни. «Я больше не могу», — пожаловалась она. «Не можешь — уходи», — велела я. Она, превозмогая боль, продолжала танцевать.
В конце я предупредила, что отныне все репетиции будут такими же марафонскими и все более требовательными. Никто и не пикнул. В зале пахло потом, сорванными мозолями, кровавыми выделениями. «Бокс на пуантах», — так называла балет Марго Фонтейн. Так теперь будет и у нас. Борьба не на жизнь, а на смерть с посредственностью и малодушием. Я была готова на все.
«Следует признать, что твоя стратегия сработала, — сказал Альберто. — Постановка совершила качественный скачок. Не знаю, что там у тебя в голове, а тем более в сердце, но эта твоя ярость делает тебя гораздо лучшим хореографом. Правда, гораздо худшим человеком». Я улыбнулась его иронии: «Я много лет сдуру пыталась всем понравиться, и это меня никуда не привело. Посмотрим, может, так я чего-то добьюсь». — «Добьешься, в этом нет сомнений. Неизвестно, какой ценой, но добьешься точно», — подытожил Альберто.
Я позвонила домой. Тереса так и не появлялась. И на телефон не отвечала, сказала Аурора. Я снова разволновалась, особенно когда заглянула в интернет и обнаружила неутешительные новости. Федеральная полиция пыталась взять тюрьму под контроль, но после долгой перестрелки оказалась отброшена назад. На окрестных улицах находили погибших. Я надеялась, что Тересы среди них нет.
По приказу Педро Рокко и его люди ждали, пока я закончу репетицию. Они даже обедать не ходили, чтобы в любой момент отвезти меня домой. Мне стало стыдно, и я предложила угостить их ужином. Они сначала отказывались, но я так уговаривала, что в конце концов они сдались. Пока мы ели, я спросила, не узнали ли они что-нибудь про Тересу. Они сказали, нет. Когда начался хаос, ее оттеснило толпой. Она маленького роста, поэтому разглядеть ее в гуще людей было невозможно, и они переключили внимание на спасение меня.
Большинство телохранителей Педро и Эктора были когда-то военными. Родриго, самого высокого и сильного из всех, военная разведка внедряла в среду нарко. Благодаря ему поймали одного известного капо в девяностые годы. Он дорого за это поплатился. На его дом напали и убили его молодую жену. Родриго на собственной шкуре испытал величайшую подлость, которую прогнившая система может сотворить: убийство близкого человека. Годы в разведке научили его читать между строк. Этот бунт казался ему подстроенным: «Ставлю что угодно, сеньора: большую часть людей, которых мы видели утром, туда специально согнали». Я не могла себе даже представить, что все эти женщины с маленькими детьми, плачущие старики, разъяренные подростки на самом деле не родственники заключенных, а люди, нанятые для массовки. Да, я знала, что иногда политики просто подкупают простой народ сэндвичами или футболками и сгоняют на свои предвыборные мероприятия. Но это одно дело, и совсем другое — сделать из них пушечное мясо во время протестов. Рокко и остальные были согласны с Родриго: этим людям заплатили, чтобы они мутили воду.
С тех пор, как я проникла в тюремную вселенную, мое представление о жизни менялось от часа к часу. Параллельная страна жила на совсем другой скорости. Она управлялась другими законами и двигалась в совершенно непонятном для меня направлении. Я едва коснулась пределов этой страны, и вся моя жизнь необратимо изменилась. На меня накатывали события, про которые я в прежние времена только читала в криминальной хронике. В моем эмбриональном мирке не бывало вымогательства, угроз, убийств, подавления, слезоточивого газа, метущихся толп и мертвецов, брошенных на тротуарах. Ни мои подруги, ни Клаудио, ни весь круг его финансистов-выпускников Мексиканского автономного технологического института, ни балерины из «Танцедеев», ни учительницы моих детей не подозревали о существовании этой необузданной и суровой страны. Общенациональная шизофрения. Мексику ошибочно называли сюрреалистической страной. Ничего подобного. Это гиперреалистическая страна, где самые мелкие подробности становятся необычайно важными. Страна, склонная к крайностям. Пока большинство боролось за выживание, мои дети и их приятели посещали занятия музыкой, английским, французским и занимались элитными видами спорта. Они росли в таком же неведении, как я сама, в пузыре, надутом, чтобы мы не заразились этой параллельной страной, полной нищеты, безнаказанности, коррупции и произвола.
