Отрадой Торопцева была художественная самодеятельность. Музыка и сварка прочно делили в его душе первенство. Нот он не признавал, играл на слух на аккордеоне, гитаре, рояле. В первый же месяц своего директорства велел купить на завод пианино и организовал музыкальный кружок. На заводе снисходительно посмеивались над директорским музыкальным пристрастием, но прощали ему это. Лев был добрым малым и всем хотел сделать доброе дело.

В 1969 году я уехал из Темиртау. Во-первых, закончились стройки, не было больше места на территории для строительства, и я заскучал от однообразия небольшого завода. Во-вторых, я развелся с женой и с десятилетней дочерью уехал от жены в чудесный южный город Днепропетровск. Большого счастья там у меня не получилось, надежды на обещанную квартиру на заводе металлоконструкций имени пламенного революционера Бабушкина не оправдались. Но там, проработав два года рядовым конструктором, я прошел Школу Большого Завода, одного из лучших в стране, за что на всю оставшуюся жизнь благодарен судьбе и этому заводу.

В тот день я с утра уехал на монтаж, у монтажников были какие- то вопросы к моим чертежам, но всё обошлось, и на следующее утро спозаранку я стоял за своим кульманом (для незнающих, так назывались чертежные приборы, закрепленные на большой чертежной доске).

— Слушай, Эдуард, — подошел ко мне мой начальник бюро Леня Резник, — вчера тут приходил к нам странный тип. С порога заорал: «Где тут Дипнер работает?» Я показал твой стол, он прямо впился в него. Схватил твои тапки, говорит: «Точно, это Эдика тапки! Так вот, я у вас Эдика забираю».

— С большим таким сливовым носом? — спросил я.

— Точно! — обрадовался Леня. — А кто это такой?

— Наверняка это мой бывший директор, — ответил я, потому что так вести себя мог только один человек на земле.

Вскоре у Лени на столе зазвонил телефон.

— Эдуард, по твою душу, — протянул он мне трубку. — Похоже, это вчерашний тип.

— Э-э-ди-и-ик! — раздался в трубке знакомый голос. — Узнал? Гыгы. Я в Желтых Водах, забираю Петра, уже договорился, он едет! Куда? В Джамбул. Меня туда директором назначили. Новое, большое, интересное дело! Я сразу поставил условие: мне нужны главный бухгалтер Богуславский и главный инженер Дипнер. Я их из-под земли достану и привезу в Джамбул! Гы-гы. Тебя уже ждет новая квартира. Трехкомнатная! Завод? Завод новый, огромный, есть, где развернуться. Ты мне дай свой адрес, я тебе вышлю вызов, за подписью Министра. Ты быстро там сматывай свои дела и самолетом — в Джамбул! А какие здесь яблоки на базаре! А какие арбузы! А какие здесь горы! Приедешь, сам увидишь! Привет Верочке! Она уже закончила музыкальную школу? У нас в Джамбуле вот такая музыкальная школа! И училище музыкальное есть. Все, я жду! Пока!

Судьба почему-то изредка подбрасывает мне сюрпризы, переворачивающие мою богатую на события жизнь. Я приехал в Джамбул первого апреля 1971 года, и это не шутка. На юге Казахстана разворачивалась гигантская стройка, воздвигался огромный, не имеющий аналогов в мире Новоджамбулский фосфорный завод, строился рудник в Каратау, расширялся Джамбулский суперфосфатный завод, Чимкентский завод фосфорных солей. Под эти гиганты на окраине города заканчивался строительством новый, большой, современный восьмидесятитысячник — завод металлоконструкций для выпуска восьмидесяти тысяч (!) тонн конструкций в год. Наша великая страна болела гигантизмом. Кто-то объясняет это широтой размаха русской души и необъятными просторами Родины. Но это была болезнь, а болезнь — это отступление от здоровой нормы. Наша страна всё время спешила вперед, к сияющим вершинам. Победа любой ценой! Даже ценой здоровья и жизни людей. Воздвигались чудовищные монстры, изрыгающие разноцветные ядовитые дымы, отравляющие воздух, воду и землю окислами азота, серы и хрома, ртутью и аммиаком, радиоактивными отходами. Люди старого поколения до сих пор ностальгически сокрушаются о том, как три предателя интересов народа сошлись тайком, чтобы подписать Беловежские соглашения, и от этих трех подписей, как карточный домик, рассыпалась великая страна. Наша бывшая страна рассыпалась потому, что она была отравлена этими дымами и выбросами, потому что изгаженная, изуродованная, поруганная земля больше не могла выносить издевательств. А мы строили, возводили этих монстров, не задумываясь о последствиях. Мы тоже были отравлены лозунгами и достижениями. Тем больнее было падение с сияющих вершин. Многие из этих великих строек ныне стоят и медленно разрушаются. Труд моих сверстников и друзей пропал даром. Впрочем, до сих пор успешно работает наш завод металлоконструкций, и мне говорили, что там до сих пор не забыли его первого директора Льва Евгеньевича Торопцева. Правда, город уже называется по-другому — Тараз, но ведь ему просто вернули прежнее древнее имя.

Завод действительно был красавцем. Без малого четыре гектара под крышей, да еще открытые складские площадки, трехэтажное заводоуправление, котельная. Завод сдавался в эксплуатацию в этом году, конечно, в четвертом квартале. Ну, абсолютно все великие дела в нашей стране заканчивали с последним днем года. Правда, потом долго-долго устраняли недоделки. Или не устраняли. А чего их устранять? Завод ведь вводился по плану с нового года, и с нового года получал Государственный План! Так какого черта! Пусть сами и устраняют!

А пока мы работали на небольшом заводе неподалеку, ругались со строителями и готовились к переезду в новый завод. В Джамбуле началась моя новая жизнь. Тогда по телефону Лев говорил правду про джамбулские яблоки, арбузы и горы. Все они, действительно, были потрясающими.

В пятницу вечером Лев предупредил: завтра утром едем в горы. Я заеду в семь.

Белый директорский «москвич» выбрался из города и покатил по дороге к отдаленным горам. Малиновый расплав пробивался изза тяжелой синей горной громады, заливая седловину между двумя горами, затем стал быстро подниматься, накаляться золотом, и вдруг ослепительно брызнул веселой радостью света и весны. Мы оторопели: огромное, сколько охватывал глаз, пространство по обе стороны дороги стало кроваво-алым. Это были тюльпаны. Они бесстыдно-доверчиво открывали солнцу свои девичьи головки с яичными желтками в глубине, они торопились прожить свою короткую весеннюю любовь. Солнце поднималось выше и выше, скоро оно палящим зноем обожжет тонкие, нежные лепестки, они закроются, завянут, чтобы затем осыпаться черным маком семян, дать жизнь новому поколению.

Асфальт сменился щебенкой, дорога забирала всё круче и круче, пока машина не выкатила на широкое плато. Впереди поднимался новый вал каменистых склонов, уходящих всё дальше, к сиреневой цепи, украшенной сахарно-розовыми вершинами, а позади, внизу, в округлой чаше остался суетливый мир людей. Блеснула сбегающая с гор речка, окаймленная игрушечными зелеными пирамидками тополей.

— Это речка Талас, — ленинским указующим жестом простер руку Лев. — Она течет к городу. Вон, видите, там, левее, в дымке — наш Джамбул. А где же наш завод? Он должен быть еще левее… А! Вон он! Смотрите, видите серую ленточку? Да не там, а во-о-н там, на краю. Влево дорога ушла, это на Фрунзе, а перед дорогой, ближе к нам… Да-да. Это он, наш завод. Вот так. Всё отсюда видно. Как на ладошке. Ну ладно, еще насмотримся, а пока за дело — грибы собирать!

— Какие грибы, Лев Евгеньевич? Тут же ни леса, ни кустарника даже нет…

— А вот какие! Степные! Горные! — он нагнулся и срезал белый шарик. — Это весенние степные грибы, вполне съедобные, их можно и жарить, и варить, и солить.

Грибы были резиново-упругие, похожие на шампиньоны, но очень твердые. Они рассыпались по лощине, прячась за камнями, обманывая своим сходством с круглыми белыми камешками.

— Ну, что я вам говорил? — торжествовал Лев, точно всё это — и горы, и грибы — было создано им самим, ну, как минимум, при его активном участии. — Где вы еще весной, в мае, и в горах найдете грибы? А этот простор! А эта красота! Где еще вы такое найдете!