Несмотря на то что, кроме кровати, в комнате ничего больше не было, помещение не стало просторнее. Наоборот, теперь увитые этими ободранными цветами обои будто бы вспучились и давили со всех сторон.

Склонившись над сумкой, Коля извлек наружу шпатель, собираясь раз и навсегда покончить с этой розово-коричневой дрянью, – для сноса стены сегодня все равно уже было поздновато. Но стоило выпрямиться, как что-то пребольно стукнуло его по голове.

Отскочив, он направил шпатель в сторону потенциального противника, однако им оказалась всего лишь пыльная люстра. Покачиваясь от удара, она словно насмехалась над незадачливым работником, который в недоумении пялился на нее: разве потолки не были выше?

Пригрозив люстре шпателем, Коля достал откуда-то со дна сумки отвертку. Обесточив квартиру, он сходил за стремянкой и принялся откручивать болты, державшие люстру.

«Без плафонов, пожалуй, даже посветлее будет», – рассудил он. Вот один из плафонов накренился, и на голову Колe посыпалось что-то легкое, шуршащее и неуловимо отвратительное.

– Я пошлю на тебя и на рабов твоих, и на народ твой, и в домы твои песьих мух! – громыхнул отец Порфирий из радиоприемника, и Коля от неожиданности потерял равновесие. Ухватившись за наполовину открученную люстру, он осознал свою недальновидность, лишь когда та тяжело грохнулась вместе с ним, отдавив многострадальный палец с занозой.

– У, курва! – выругался в исступлении, шипя от боли, Коля. Плафоны разбились, мелкие осколки жалящими насекомыми вонзились в кожу на предплечье. Вдруг он почувствовал, как руку щекочет нечто – будто кто-то перебирает сотнями маленьких лапок. – Уйди! Уйди!

Заорав благим матом, Коля вскочил с пола и побежал скорее в ванную, а вслед ему неслось протяжное мушиное жужжание. Закрыв за собой поплотнее дверь, он склонился над раковиной и принялся смывать с себя разрозненные останки насекомых и вынимать впившиеся в кожу осколки. В ванной комнате было темно как в погребе, поэтому пришлось сбегать обратно до щитка и включить свет, прежде чем продолжать водные процедуры.

Отдышавшись, глянув в зеркало – бледный как привидение, – Коля все же взял себя в руки и вернулся в комнату: от мух надо было избавиться. Войдя в комнату, никаких мух он не обнаружил – только высохшие трупики, что осыпались отвратительными черными крошками на пол. Источником жужжания оказалось радио, антенну которого он задел при падении.

Выправив сигнал, Коля тут же был огорошен скрипучим:

– Как возвращается пес на блевотину свою…

– Да пошел ты! – обиделся он и попытался поймать другую волну, но все прочие каналы передавали лишь мушиное жужжание. Отчаявшись, он все же настроил радио на «церковный» канал, где, к его облегчению, неистового батюшку заменило мрачное хоровое пение.

Веник с совком нашлись под раковиной на кухне. Пустое мусорное ведро источало зловоние, по краешку ползал, разочарованно шевеля усами, крупный рыжий прусак. Коля, скривившись, попытался сбить его плевком, но промахнулся.

– Типает ужe от этой квартирки! – возмущенно произнес он вслух, точно проверяя, будет ли слышен его голос в этих поглощающих все звуки стенах, или «правом голоса» владеет только радио.

Прибравшись в комнате, он с досадой оглядел плод трудов своих – с потолка дохлым ленточным червем свисал оборванный провод. К счастью, на кухонном подоконнике обнаружилась небольшая настольная лампа – видать, усопшая хозяйка была не сильна зрением и кашеварить без дополнительного источника света не могла.

Отломав плафон, Коля подключил лампу к видавшей виды желтого пластика розетке и направил ее на стену, предназначенную для сноса, отчего «позвоночные столбы с глазами» приобрели вид еще более выпуклый и зловещий. Местами обои отклеились и пузырились, что, в свою очередь, добавило объема растениям.

– С этим мы швыдко! – обнадежил себя парень и хищно нацелился шпателем в самый центр одного из бутонов.

Расчет оказался не совсем верным. Отковырнув кусок на стыке, Коля надеялся, что клей давно рассохся и уродливая бумага слезет сама, будто кожица с гнилого фрукта, но просчитался. Одни обои были поклеены на другие, еще отвратительнее: какие-то желтые в мелких мотыльках, больше напоминавших обычную домашнюю моль. Из-за этого слипшиеся слои сидели крепко, отходили чешуйками размером с трамвайный билетик. Работа казалась еще более монотонной и муторной из-за бесконечных пустопорожних рассуждений попа и диктора по радио.

– А вот скажите, пожалуйста: а кенотафы на дорогах? Что в них, в сущности, плохого? – задавал, как ему казалось, каверзный вопрос чей-то тенорок.

– Да это же вовсе самая настоящая черная магия! – бушевал отец Порфирий. – Ритуальные конторы за это под суд отдавать надо! Самая натуральная бесовщина! Нет, вы только подумайте: могила-пустышка, что само по себе богохульство, так еще и на месте смерти! Вы представьте себе, сколько зла скопит в себе эта безделица! Жадные могильщики, стервятники чертовы, расставляют их на обочинах, на местах аварий, а темным силам только того и надо! Крест святой им не помеха, ведь не благостью от него, а смертью смердит, новую смерть привлекает!

– Нет-нет, подождите…

– Не о чем тут рассуждать! Одна лишь сухая статистика – прямое доказательство того, что это объект языческий, греховный и богопротивный! Где на дороге мерзость эту возводят – там и аварии происходят в три раза чаще, бесы руль выкручивают, водителя морочат, на гибель толкают!

Коле сразу вспомнился поворот на Грушевку под одиноким фонарем – грунтовка с насыпью.

– Это же означает, что опасные участки… – пытался оправдаться тенорок, но его вновь и вновь заглушал рокочущий бас священнослужителя, от которого у Коли даже разболелась голова. Слово «кенотаф» пыльным облаком засело во рту, рвалось наружу. Коля окончил восемь классов сельской школы с пятерками по труду и физкультуре, едва-едва выправив тройки по остальным предметам, но о том, что такое кенотаф знал слишком хорошо. Непрошеным воспоминанием проколола сознание картинка: визг тормозов, темнота, грохот и аляповато украшенный железный крест на развороте в сторону Грушевки. Заныли уж полгода как зажившие ребра, Коля скорчился и скрипнул зубами, прогоняя навязчивое существительное, проглатывая его вместе со строительной пылью.

– Ну, буде на сегодня! – поднялся он на ноги, разминая затекшие колени.

Ободранная стена в углу у самого окна теперь смотрелась небрежно, зато представляла собой участок, лишенный, наконец, глазастых цветов. Но ощущение направленных на Колю тяжелых взглядов не пропало, а лишь усилилось. С неприязнью Коля покосился туда, где над кроватью на обоях расплылось коричневато-гнилостное пятно. Видать, старушка перед смертью прислонилась к стенке. При одной мысли, что зачищать стену нужно будет и на этом участке, аж передергивало.

– Хорош! Pанок покаже, шо вичор не скаже…

Настроения ужинать не было. Кисловатая теп лая «Балтика» не принесла никакого удовольствия, сухарики по твердости напоминали осколки костей, что иногда попадались в мясе. Они оседали суховатой безвкусной кашицей на зубах, не оставляя ни вкуса, ни чувства насыщения.

Как назло, в доме не оказалось ни одной книги – все увезли хозяева. Коля же сплоховал и не взял с собой ничего почитать. Большим любителем литературы он не был – дома всегда находились занятия понасущнее, но с момента своего отъезда из маленькой деревеньки из-под Ростова в бесконечных автобусах, поездах, электричках и очередях Коля пристрастился к простеньким детективам в мягкой обложке.

От скуки он нашел на кухне отрывной календарь за позапрошлый, девяносто шестой год, с приметами, и принялся его листать. Наткнувшись на сегодняшнюю дату, нахмурился:

«На шестое апреля, в канун Благовещения, не стоит затевать генеральную уборку, заниматься ремонтом. Постарайтесь не ходить в гости, да и сами не зовите гостей.

Приснившийся в ночь с шестого на седьмое покойник сулит неожиданную находку».