Совсем стемнело, высыпали звёзды, а она всё сидела на крыльце — просто лень было шевелиться, слишком длинный получился день, слишком устала. Когда вспыхнул портал, даже не вздрогнула. И он пришёл. И пахло от него, как всегда — ветром с реки и немного мёдом. Он молча сел рядом и немного сзади, тоже как всегда, обнял — и вот тут прогремела разница! Мех, мягкий чёрный мех в Видении, в котором Лисе было так привычно и уютно — он пропал. И уже навсегда. А без него это был вроде уже и не Дон, а кто-то совсем другой, чужой и незнакомый. И огромное чувство потери затопило Лису так остро, что она ахнула и заплакала. А Дон испугался. Дон — испугался! И стал тревожно выспрашивать — что случилось? С Никой? С Лаймом? С ней? С кем? И это тоже было совсем-совсем на него не похоже, и она никак не могла успокоиться, сжавшись в обречённый комок. Одна мысль билась у неё в голове: а стоило ли обретённое утраченного?
— Мех… — удалось ей выдавить сквозь рыдания. И Дон понял! Не сразу, но понял. Но вот вернуть назад ничего не мог. Только обнять покрепче, прижать к груди, и гладить по буйной рыжей голове. И сказать с неожиданной гордостью:
— Зато я сам теперь тёплый!
— А? — удивлённо вскинулась Лиса и икнула от рыдания.
— Ты моя смешная, ты моя рыжая, — тихо засмеялся Дон ей на ухо. — В следующий раз шубу одену, будет тебе мех! Или Ухты суну за пазуху — тебя устроит?
— У… него… когти… — расстроенно проикала Лиса.
— Обрежем, — беззаботно пожал плечам Дон.
— Как?.. Он же… Да ты что?.. Ах, ты!.. — слёзы высохли от возмущения, а Дон зашёлся хохотом, уткнувшись Лисе в плечо. А потом взял на руки и унёс в дом.
— Не отпускай меня, — часом позже пробормотала засыпающая в непривычно тёплых объятиях Лиса, уткнув нос в непривычно тёплое плечо. — Никогда… не отпускай…
— Ни за что, — с лёгким сердцем соврал Дон, гладя её по голове. Соврал впервые за всё время совместной жизни, и порадовался — до чего же хорошо, когда не надо говорить правду, только правду, и ничего кроме правды, а можно вот так невинно соврать и этим успокоить. Как… как ребёнка? И та щемящая, бережная нежность, которая вдруг охватила его сегодня на крыльце, более уместна по отношению к ребёнку, а не ко взрослому существу. А вот влечение, давно и прочно им забытое за бытность свою вампиром — совсем не детское. Да-а, похоже, Дэрри в чём-то прав со своей заявкой про психологическую педофилию: люди не успевают стать взрослыми за тот короткий срок, что им отпущен. Забавно: Йэльф и многие Старейшины старательно культивируют в себе детскость и ребячливость, просто чтобы не свихнуться от вечности. Правда, Вэйту оно и не надо, вот уж кому повзрослеть не грозит, кем бы ни стал. Инкуб, эльф, дракон, всё равно — вечный ребёнок. Просто характер такой, светлая душа. А люди вечно торопятся повзрослеть, но, воображая себя взрослыми и мудрыми, стареют и умирают, так и не успев стать взрослыми по-настоящему. Лиса вот очень взрослой себя считает, поэтому за ней всегда так интересно наблюдать — этакое мудрое дитя.
С Лаймом было не так, с Лаймом он такого не чувствовал. Но Лайм старше Дона лет на двести, а взрослее… намного. А ещё Лья. С ней тоже всё иначе. Что-то многовато у меня любовей, ухмыльнулся Дон. Ну, положим, в Лью он влюбился, когда был ещё жив, и большую часть в этом чувстве составляло восхищение Наставницей, перед ней он преклонялся. Потом, когда она по несчастливой случайности подсела на его крови и эмоционально стала почти живой, его чувство переросло в нечто большее. Память именно о той Лье-наркоманке, взбалмошной и безудержной, много времени хранил Дон, как огромную ценность. И только спустя лет сто понял, что не столько память о Лье дорога ему, сколько пережитые им самим чувства. Память о том, как он был живым и мог любить. Что будет, когда она станет драконом?
Лайм… К нему Дон сначала не испытывал никаких чувств, эта связь была для него просто удобна, но лет через пять совместного бытия стал воспринимать его, как часть самого себя. Потому и плохо было ему, когда Лайм погиб, отказавшись от поднятия во Жнеце. Так плохо, насколько это вообще возможно для вампира. Будто ампутировали важную, лучшую часть личности. Живую часть.
А Лиса… Вампиры к большинству живых существ относятся хорошо уже потому, что они живые. Если, конечно, эти живые существа не несут угрозы и не подлежат поэтому срочному уничтожению. А Лиса очень живая. Как говорит Дэрри, файербол ходячий. Но это бытие для Дона закончилась, что будет дальше? Как будет восприниматься этот файербол живым драконом Донни? Существом, для самого Дона пока незнакомым, способным обижаться, злиться, ревновать — совершенно нелепые эмоции для дроу, которого воспитал суккуб, тем более невозможные для инкуба, которым он стал потом. Пока, вроде, всё хорошо, — ткнулся он носом в макушку спящей Лисы, вдохнул такой знакомый запах, и счастливо улыбнулся в темноту. — Интересно, какой дракон она на самом деле? По глазам пока непонятно… Подождём. Никогда не шёл против судьбы. Пинком хорошим в нужную строну подправить — это да, это запросто, а против — себе дороже. Но… не страшно. Как бы ни сложилось, как бы ни перетасовалось — они все мои. Друзья, любовники — какая разница? Мои. На очереди Лья и Дэрри, Вэйт и Йэльф. Ничего ещё не известно. Что-то будет завтра… А пока можно порадовать и себя, и Лайма. Пусть эта связь абсолютно бесперспективна для драконьего племени, но ведь и вреда никакого? Так почему бы и нет?
Дон накинул на Лису слабое плетение сна, выскользнул из постели и вышел, на ходу перекидываясь в пухленькую — в некоторых местах — блондинку. Надо будет Лайма научить перекидываться, теперь и он это может. Разнообразим личную жизнь! Интересно, как он и Лиса будут выглядеть? Зависит-то второй облик не от желания, а от внутренней сути. А с Лисой обязательно надо поговорить. Она ещё не осознала, что с ней произошло, и что ещё предстоит. Сейчас все её чисто человеческие моральные и нравственные устои затрещат по швам и рухнут: возможность менять произвольно облик и пол, магия — слишком много всего сразу. И они рухнут, потому что физиологически она уже не человек. А вот психика всё ещё человеческая. Одно дело — жить с вампиром и за счёт этого думать, что тебя уже ничем не удивишь, что у тебя широкие взгляды. Ха! Три раза «Ха»! Испытать на себе — это другое. Совсем. Это свобода, полная. И невооружённым глазом видно, что Лиса к ней не готова. Полную свободу может с радостью встретить только полностью взрослое существо. Потому что понимать свободу, как детскую мечту делать всё, что придёт в голову, это, как раз, не свобода, а зависимость — от собственных капризов. И смелый демарш против общественных стереотипов свободой не является, впрочем, как и следование им. В сущности, эти направления одинаковы, потому что сами создают стереотипы, а свобода и стереотип несовместимы. Один древний человеческий мудрец сказал: «Свобода — это осознанная необходимость». Прекрасно сказал, но, будучи всего лишь человеком, не смог сделать следующий логический шаг.
Лиса тоже очень человек, да ещё и женщина. Нелегко ей придётся. Потому что для человеческого разума полная свобода — это страшно. Очень, нечеловечески страшно. Даже Дону было не по себе, когда он впервые испытал это на себе. Потому что для начала это полностью осознанное и принятое одиночество. Сколько бы глаз ни смотрело на тебя с любовью и участием, сколько бы рук ни протянули тебе в помощь — с чудовищами души твоей ты можешь справиться только сам, и умирать ты будешь сам, и смерть твою разделить с тобой никто в Мире не в состоянии. Одинокими мы приходим на ниву, одинокими и покидаем её, и промежуток, называемый жизнью, проводим точно так же, что бы мы там себе ни выдумали, какими бы иллюзиями ни тешились. «Лишь обмолочены будучи, смешают колосья зёрна свои». Это надо понять до конца, прочувствовать, насколько ты внутри себя один. Даже рядом с приятным тебе существом, даже среди друзей — один. Если, конечно, не болен шизофренией. Только осознав эту весьма неудобную истину, получаешь возможность — всего лишь возможность — ощутить радость свободы. Или погибнуть, если тяжесть Мира непомерно велика для тебя, потому что полная свобода — это и полная ответственность! Вот ты, а вот Мир. Делай с ним, что хочешь, насколько можешь. И за всё, что сделал, будь готов отвечать. Не перед всеми, как с наивной гордостью говорил о себе тот райн староста из дикой деревни — перед собой. Сам себе ты отныне судья и палач, такова цена свободы. А если судить и карать себя ты будешь слишком мягко, за дело примутся окружающие, тут твоя свобода и кончится. Дон всё это очень вовремя понял. До того, как о реальных его способностях, нечаянно приданных ему Льёй при поднятии, стало кому-нибудь известно. И пользовался ими только в исключительных случаях — помочь друзьям в бою, уберечь… А Лайма в результате не уберёг. Может, пользуйся он ими чаще, приобрети лучший навык — и не было бы у него стольких лет одиночества. Но он вампир, для него одиночество было досадно, но не критично. А люди, в большинстве своём, боятся одиночества и ищут тех, кому нужны они, и выбирают тех, кто, якобы, непременно нужен им, и утешаются этой иллюзией близости, и Лиса отнюдь не исключение. Ей ещё предстоит понять, что даже ментальный контакт со Зверем — прекраснейшая, но всего лишь иллюзия общности. А отринуть свои иллюзии можно только самому и добровольно, к этому нельзя принуждать. Потому что некоторым их иллюзии жизнь не украшают, а заменяют, и насильное лишение приводит такую личность не к свободе, а к разрушению. Вот именно. Вот и не будем разрушать Лайму его драгоценную иллюзию. Тук-тук! Лайм? Проснись, развалина старая! Мне уйти? Вот то-то же!
