Ты не станешь говорить о поцелуях.

Как твои бедра поднялись навстречу его бедрам на кровати с водяным матрасом.

Как ты вцепилась в его ягодицы сильнее, чем когда бы то ни было.

И как ты мечтала заснуть, чтобы проспать все, что ты делала с ним.

Не скажешь, что это была лучшая ночь твоей жизни. Лучший секс – у тебя никогда ни с кем не было такого секса, даже с ним. Потому что в темноте ты чувствовала себя любимой и желанной, тебя хотели сильнее, чем ты его.

Да он никогда не был жестким. Единственное, что было иным – то, как он желал тебя. Словно впервые в жизни он чертовски желал тебя – сильнее, чем заботился о тебе, жалел тебя, дружил с тобой.

А утром ты в шутку сказала: «Ночью ты меня изнасиловал».

А он ответил: «Это не смешно».

– Потому что тебя могут арестовать.

– Нет, Ари.

Он произнес твое имя, как человек, который любит, но не одержим тобой. Как тот, кто мог бы вечно заботиться о тебе, если бы ты согласилась на отрицание.

– Пожалуйста! Я хочу притвориться, что его никогда не было!

– Когда-нибудь он исчезнет…

Утром вы ели красные и черные ягоды в залитом солнцем патио и вместе читали газеты, но страх прокрался в бунгало и сидел на кованой скамье за твоей спиной, твой собственный любовник-призрак, которого видела только ты. Ты всегда предчувствовала день, когда Ник уйдет. В желудке всегда зияла пустота, не дававшая наесться досыта. Ты знала, что он тебя бросит. Поэтому ушла первой. Поверит ли кто-нибудь из этих женщин, что из всех событий твоей жизни, где была и смерть отца, и шестьдесят семь раз, когда тебя тискал, щупал и трахал против твоей воли мужчина со щупальцами вместо волос, уход от Ника стал самым тяжелым?

Президент совета представляет тебя, и ты выходишь на сцену под звуки No Scrubs группы TLC. В третьем ряду сразу видишь Дженнифер в изумрудном спортивном костюме. Руки ее многозначительно сложены, все вокруг громко хлопают. Она сидит за аргентинской моделью, которая встречается с самым сексуальным из всех живущих мужчин Америки. Как и все, Дженнифер обожает знаменитостей. Люди на экране всегда кажутся ей более значимыми и ценными, чем она сама. Может быть, ты и умнее, но уж явно не лучше. Ты усвоила, что важнее семьи могут быть только люди, вкладывающие деньги в твой успех. Благодаря этому ты взлетаешь к звездам. Нам всем нужен кто-то, кого можно радовать.

Рядом с Дженнифер изо всех сил аплодирует Джефф. Выглядит очень щеголевато, и с такого расстояния борода его кажется крашеной. И вдруг понимаешь, что он тебя совершенно не волнует. Желание на нуле. А вот Ника хотела всегда. Даже сразу после бурного оргазма. Тебе всегда трудно быть с мужчиной, но с Ником никогда. Тогда, с Карлом, казалось, что твой клитор лежит на цементе, и велосипедные колеса безжалостно его раскатывают. Он возрождался и снова казался живым, но его душа была раздавлена, и крохотные рубиновые слезы морского конька падали на тротуар возле дома твоего отца.

А потом Ник вернул тебе сердце. И больше ничего не было нужно.

Все эти женщины будут слушать, потому что их уши настроены на тебя. Ты показала им, как завоевывать мужчин, а сейчас они увидят, как завоевать самих себя.

Настало время переключиться. Путь знаменитости каждые полгода следует менять – только так останешься в тренде.

Будет замечательно! Женщины пойдут вперед, забудут о своих безымянных пальцах и отговорках «лишь чуточку, лишь минуточку». Победят собственных хищников, уродов и мужей, которые не могут перестать быть маменькиными сынками. А ты позволишь себе надеяться. Даже после этой программы, когда последний гвоздь вобьют в крышку гроба. Как нераспечатанное мыло в ванной, ты ждешь солнечный день. Возможно, в какой-то день, когда зомби опустошат весь мир, когда все станет неважно, ты скажешь им: «Мне так жаль. Мне так жаль».

Ты заплачешь у него на груди. Забудешь про славу, деньги, дом на сваях, стильную серебристую машину.

Какому дьяволу ты пообещала свою душу? Это не обещание. Он уже ее получил. Закружил в розовом жару, как сахарную вату. Слишком поздно. Посмотри на собравшихся. Взгляни на свои туфли за девятьсот долларов со стеклянными каблуками. Коснись своей идеальной прически, благоухающей дорогими отелями.

Вообрази свое будущее. У тебя достаточно денег, чтобы представить что угодно и исполнить свою мечту. В будущем он заправит твою выбившуюся прядку за ухо, как делал когда-то. У него большие, нежные пальцы. Он скажет: «Все хорошо».

Он поймет. Он увидит, что эти люди не пожалели бы тебя за то, что сделал твой отчим. А может быть, посочувствовали один вечер, а потом решили бы, что ты вульгарна. Они подумали бы о тебе так же, как ты сама о себе. В душе, когда яростно скребешь бедра. Отчим привил тебе настоящую страсть к мылу, заставил мечтать о том, как ты смоешь грязную резину с матки. Но Ник был мужчиной, мужчиной, а настоящие мужчины прощают. Посмотри на своего бойфренда в Armani – насколько он бесполезен. Ты понимаешь, что Ник, возможно, был единственным хорошим мужчиной на всю Америку. Но это никогда не случилось бы, если бы ты не совершила миллион ужасных поступков. Ты смотришь на искусственную радугу и мысленно повторяешь это, как мантру. Словно множество деталек со щелканьем становятся на места. Словно ты дважды входишь в этот квадрат и обходишь три трещины. Слава богу, никто не может прочесть твои мысли! Ты откашливаешься, избавляясь от боли и бессмысленного трепета, и обращаешься к женщинам в зале:

– Леди, – начинаешь ты. – И джентльмены.

Лос-Анджелес будет с тобой. И Бостон. И твоя мать, наконец-то, услышит.

– Все хорошо, – шепнет Ник на другом конце этой безлунной ночи. – Я выдержу этот удар. Это будет нашим маленьким секретом.

– Потому что, – скажет он, впервые посмотрев на тебя так, словно ты балерина, а не боец, – потому что я так сильно тебя люблю.

Джоан просто обязана выглядеть прекрасно.

Сегодня день свадьбы в чертовом Бруклине, где эти животные с фермы будут говорить об овсянке так, словно это они изобрели сталь, скосившую этот овес. В Нью-Йорке что ненавидишь, тем и занимаешься.

Она работала не меньше двух часов в день. По понедельникам и вторникам (зрелые одинокие женщины больше всего любят именно эти дни) – четыре. В шесть утра она в гетрах и черном костюме Lululemon бежала на класс барре. Там собирались женщины, сидевшие на голубоватом ковре. Когда-то они казались ей смешными, пока сама не стала одной из них.

СОРОК ДВА. Это лучше, чем сорок один, потому что сорок один – возраст без яйцеклеток. В сорок первый год она один раз занималась сексом, и этот опыт избавил от последних иллюзий. Раздев ее, лысый университетский профессор посмотрел так, что она сразу поняла: совсем недавно он трахал студентку, красивую и молодую, с идеальной задницей, полную Вирджинии Вулф и юных надежд, а сорокалетняя женщина для него – печальный шаг назад. И все же он отважно собрался с духом, нагнул ее и трахнул. Он щипал ее твердые соски, но она чувствовала только одно: его взгляд, устремленный в стену перед ней.

Зрелые одинокие женщины любят начало недели, потому что конец – это предвосхищение грохочущей музыки в тесных залах. Джоан знала: предвосхищение – для молодых. Уик-энд начинается в четверг, когда появляются девушки в ярких цветных рубашках с маленькими сумочками. Они носят дешевые сапоги, потому что их это не волнует. Их все равно захотят. Они будут пьяно обниматься и хохотать, пока Джоан безуспешно станет просить джин с тоником у барменши, которой до нее нет никакого дела, или у бармена, который посмотрит на нее, словно она счет на десять долларов.

Но по понедельникам и вторникам зрелые женщины правят городом. Они цедят оранжевое вино в Barbuto, и приглушенный осенний свет, проникающий сквозь узкие окна, отбрасывает на них фиолетовые блики. Они едят печеного осьминога с молодой картошкой, лимоном и оливковым маслом. В их почти бесшумных холодильниках хранятся бесконечные запасы винограда без косточек.