Кожа на плечах и груди покрылась веснушками и чуть огрубела. Джоан пользовалась лосьоном Santa Maria Novella, и ее выложенная плиткой ванная комната походила на рекламу для тех, кто часто летает в Европу. Когда с последнего педикюра проходило больше недели зимой и пяти дней летом, она начинала ненавидеть себя. Но самое хорошее в Джоан было то, что она не пыталась отрицать. Она не хотела любить запеченного осьминога и не мечтала иметь возможность заказать такое блюдо. Но она любила и могла. Единственной мелкой проблемой была симпатия Джоан к молодым парням. Нет, не слишком молодым, не двадцатилетним. Ее привлекали мужчины от двадцати семи до тридцати четырех. Слово «PUMA» – для идиотов, но, тем не менее, оно впечаталось в ее плоский трицепс.
Теперь Джоан знала расклад. Она никогда не была одной из тех зрелых женщин, что оказываются последними в баре для молодежи. Не ходила в рестораны, не забронировав столик заранее или без знакомства с управляющим. Последние десять лет лелеяла свою гордость, словно драгоценную коллекцию ружей. И больше не подмигивала.
По вечерам она отправлялась на фитнес, йогу или в спортзал. Дома перед сном долго ходила по квартире с семифунтовыми гантелями в руках. На своей уютной тиковой кровати тренировала трицепсы. Носила короткие черные спортивные шорты – в них она отлично выглядела, особенно издали. На коленях появились морщины, но бедра были крепкими. Или бедра были крепкими, но на коленях уже появились морщины. Ежедневное счастье зависело от того, какое предложение выдаст ее мозг.
Когда у нее в последний раз были постоянные отношения, с двадцатисемилетним, она поняла, что есть причины для того, чтобы парень остался, помимо хорошего матраса, отменного кофе и отличной косметики в чистой ванной. У него дома полотенца пахнут старой лапшой. А в квартире Джоан на коврах нет волос и засохших соплей. Раковина благоухает лимоном. Горничная складывает твои трусы. Спать со зрелой женщиной – все равно что иметь дачу на выходные.
Джоан завидовала не только молоденьким девушкам, но еще и женщинам, которые поднимаются в три утра все переделать, потому что не могут работать, когда все знают, что они не спят. Похоже, у этих женщин по шесть маленьких ножек на каждом колене. Джоан рассказала об этом психотерапевту, и та отрезала: «Тут нечему завидовать». Но Джоан почувствовала нотки гордости в ее голосе – ведь та была замужем и имела троих маленьких детей.
Сегодня свадьба и нужно выглядеть ослепительно. Нужен поход к косметологу, эпиляция воском, маникюр, соляной скраб, подкрашивание ресниц – все это требовалось сделать вчера. А теперь, чтобы успеть, надо пять часов, а осталось только четыре. Ей нужны идеально гладкие щеки. От мысли, сколько всего надо сделать днем, чтобы не возненавидеть себя вечером, закружилась голова. Джоан знала, что она не одна такая.
На Манхэттене все питало новые запросы. Да, так было всегда, но в последнее время казалось, что потребности занимают такое огромное место в мозгу, что у дам не хватает времени, чтобы размещать в соцсетях фотографии процесса удовлетворения каждой из них. Например, подкрашивание ресниц. Сегодня, если ты заночевал где-то, нельзя утром бежать в ванную, чтобы подкрасить глаза. Твои ресницы должны с самого утра быть черными и толстыми, как мохнатая гусеница. «Люби себя» гласят постеры наперед магазином Sabon в центре Organic Avenue. Но Джоан отлично знала: если любить себя, будешь толстой.
Двадцатисемилетний парень застал ее за выщипыванием волнистого черного волоска из подбородка – словно рыба выдергивает крючок из собственной губы. Дверь ванной была не заперта, и она заметила выражение отвращения на его лице при виде ее деградации. После парень здесь больше не ночевал. Через две недели у них был незатейливый секс, но ночевать не остался – и больше не писал. Джоан с нежной горечью вспоминала изысканный салат с цыпленком, который она однажды приготовила ему на ужин, а он принялся за него с уверенностью человека, который трахает в неделю нескольких женщин. Чем сильнее мужчина ее не желал, тем сильнее сжималась ее вагина. Она была подобна рыбе, которая пытается сама себя поджарить.
ДВАДЦАТЬ СЕМЬ. Когда Джоан было двадцать семь, она начала просыпаться с сухим ужасом. Биологические часы будили ее в четыре утра в самых красивых апартаментах. Эти часы отсчитывали солоноватые яйцеклетки, которые возникали и мгновенно высыхали внутри плотной ваты тампона Tampax Super Plus. Она просыпалась, обливаясь потом, в полном одиночестве, и получала приглашения на свадьбы девушек еще некрасивее ее. Она хотела детей, но мечтала влюбиться. Зато она преуспела в карьере больше, чем кто бы то ни было. Она стала приходить на Неделю моды с игроками NFL, а ее подруги на показе Стеллы Маккартни сидели в задних рядах и жевали дешевый Orbit.
Она могла иметь и мужчину, и карьеру. Она не делала выбор. Ни одна женщина не выберет карьеру, если в ее аптечке лежат лекарства, выписанные мужчине. Но Джоан не нравился никто из тех, кому нравилась она. Она привлекала умных и не очень сексуальных, а грезила о безумно сексуальном мужчине. Ее устроил бы даже не самый красивый, лишь бы сексуальный, но таких уже разобрали. Им было тридцать четыре, и они встречались с двадцатипятилетними девушками в бюстгальтерах на косточках, без единой морщинки на лбу. У поколения Джоан была одна проблема: они думали, что могут ждать долго. Но они ошибались.
ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ. В свои тридцать четыре она встречалась с сорокашестилетним мужчиной, носившим брендовые рубашки из Saks. У него были впалые щеки и зажим для денег. Каждый вечер они встречались в барах роскошных ресторанов, но потом случался секс с привлекательным барменом, и она сознательно трахалась без презерватива. Подруги прозвали сорокашестилетнего Мистером Бигом. «Что с Джеймсом не так? – спрашивали они. – Он пооооотряяяяясающий!» Слово «потрясающий» они произносили так, что становилось ясно: сами они никогда бы не подумали его оседлать. Бармен наградил Джоан гонореей – до этого даже не знала о такой заразе. Заболев, ощутила себя старше пережеванной матерью резинки Nicorette, застывшей во времени и оставшейся внутри старого «Volvo» рядом с крохотными фарфоровыми кроликами и тюленями. Джоан все еще держит в городе «Volvo», потому что с машиной сможешь убить себя нежно, если придется. А когда случится ужасное, ты всегда сможешь потрахаться, потому что у тебя есть машина.
Сегодня свадьба, и требуется выглядеть идеально, ведь она была влюблена в жениха. От такой любви она чувствовала себя старой и волосатой. Но в то же время живой.
Он был тридцатидвухлетним актером. Впервые заметила его на вечеринке – он был очень высоким. Казался взрослым и ребенком одновременно. Отлично пил пиво и играл в бейсбол. Теперь она поняла, чего не хватало Мистеру Бигу: нежного оленьего пушка юности, от которого она сходила с ума. Ей нужно было сходить с ума. Всем нужно, но ей больше, чем остальным.
Он сидел в баре, и Джоан направилась туда. Шла, элегантно отставив ягодицы, а соски покачивались перед ней. Такой походке она научилась в классе танцев у шеста, куда ходила, пока там не появилась безумно красивая двадцатичетырехлетняя брюнетка с прямой челкой. Даже женщины смотрели на нее так, словно не прочь ее трахнуть. Джоан не понимала, почему женщины ее возраста сами так ценят молодость?
Она заказала Hendrick’s, потому что всегда заказывала этот джин, чтобы обратить на себя внимание молодого парня. Дедовы часы зрелой женщины, пьющей джин, напоминали времена Великого Гэтсби. И мужчины, выпивавшие рядом с ней, сразу мнили себя Уорреном Битти.
– Hendrick’s? – спросил он.
В сорока двух годах есть и хорошее: ты уже достаточно наелась, чтобы предсказать любой разговор на вечеринке.
Джек тоже заметил ее. На ней было одно из тех красных креповых платьев, которые женщины ее возраста надевают, чтобы играть наравне с двадцатилетними девушками в юбках American Apparel.
– Hendrick’s, естественно, – процедила она хрипловатым голосом, поднося холодный стакан к загорелой щеке, как заправская уличная торговка.
