Унтер Пришибеев, весь какой-то сморщенный и маленький и в обычной советской одежде, отвечал в том смысле, что народ табуном стоял, а он его урезонивал, чтоб разошлись – потому что где ж это в законе сказано, чтоб народ табунами ходил. А мировой судья продолжил уже полную отсебятину, никак не связанную с Антон-Палычем… ну или если сказать политкорректно, то импровизация пошла:
– Так, а сейчас мы спросим урядника, как обстояло дело …
И он спустился в зал.
– Где у нас урядник? – начал он рыскать взором по рядам, – не вижу урядника, – все дружно потупили взоры, разглядывая носки своих ботинок, а мне всё это было по барабану, я прямо на артиста смотрел. – Ага, увидел, – обрадовался судья, хватая меня за плечо, – пошли расскажешь, как дело было.
Я пожал плечами и выбрался вместе с судьёй на сцену.
– Позвольте представить вам, господа, урядника Жигина – расскажите, Жигин, что случилось на берегу реки 3 сентября сего года.
– Дык это самое, вашество, – начал я подбирать слова, – как же я могу рассказать, ежели меня в командировку в этот день отослали.
– Гм, – смутился судья от моего бойкого тона, – и куда же у нас сейчас посылают урядников в командировки?
– А то вы сами не знаете – на сельхозработы вестимо. Картошку с морковкой убирать и складывать в закрома родины.
– Странный урядник, – замялся судья, – на какие-то сельхозработы ездит… по нашему делу есть что заявить?
– А то как же, – с большой готовностью продолжил я, – унтер этот, не вслух будь сказано, не своим делом занимается, суёт свой длинный нос, куда не надо, а то, что ему положено делать, не делает – гнать его со службы надо.
Тут уже не выдержал артист, исполнявший Пришибеева:
– Что это вы такое говорите, господин урядник, – взволнованно отвечал он, – я свои обязанности от и до назубок знаю. И уж кому-кому меня работать учить, только не алкоголику уряднику.
– Навет! – возмутился я, – я, если хотите знать, господин мировой судья, и капли спиртного в рот не беру. Когда на службе. А унтер на меня напраслину возводит – сам-то небось на сельхозработы ни разу не ездил?
Видя, что разговор выруливает куда-то не туда, вмешался режиссёр из-за кулис, похоже, что тот самый Марк Розовский, изобразивший бога из машины.
– Так, – сурово сказал он, выйдя на середину сцены, – Пришибеев, тебе месяц тюрьмы причитается
– За что, вашбродь? – изумился тот.
– За всё хорошее, – продолжил Розовский, – тебе, судья, тоже месяц, но на сельхозработах – там морковку некому собирать.
– А мне чего? – спросил я из чистого любопытства.
– А тебе, урядник, идти в свой отдел допаивать схему, – отчеканил он.
– Слушаюсь, вашбродь, – козырнул я, – разрешите выполнять, вашбродь?
– Выполняй, – милостиво разрешил он, – мы тебя найдём, если что.
И я со спокойной душой уселся на своё место в первом ряду, а театр продолжил своё представление, но уже без вовлечения присутствующих в процессы – просто откатал «Историю лошади» в музыкальной интерпретации Розовского и Ряшенцева… очень похоже на Д’Артаньяна с тремя мушкетёрами получилось…
А по окончании сокращённой версии мюзикла, когда я собрался назад идти, меня взял за рукав один из артистов и сказал, что главреж приглашает на поговорить. Отчего же не поговорить – недопаянная схема может и подождать, решил я и зашагал вслед за этим артистом.
Режиссёр сидел на колченогом стуле за кулисами сцены – за отсутствием гримерок они все тут вместе толпились, артисты этого погорелого театра.
– Как зовут? – хмуро спросил он, увидев меня.
– Петей, – отвечал я, – а ещё Камаком.
– Это почему? – неожиданно заинтересовался он.
Я вздохнул и в двух словах объяснил ему этимологию моего прозвища и особенности нашего модульного стандарта.
– Это хорошо, это хорошо… – пробормотал он, – куришь?
– Бросил недавно, но если с хорошим человеком за компанию, почему бы и нет, – решил подыграть ему я.
Мы вышли в пустой коридор, он достал пачку «Родопи» и мы задымили, как паровозы.
– Ты молодец, не испугался, – выдал, наконец, он свой главный посыл.
– Меня тяжело испугать, – ответил я, – вот буквально дня три назад чуть в небо не улетел вместе со смерчем, но не испугался и остался тут, на земле.
– В вашей области дело было? – живо переспросил он, – я в газетах что-то про это читал.
– Ага, – подтвердил я, – на севере, Варнаковский район, мы там колхозникам помогали.
– Так вот почему у тебя урядник на сельхозработы поехал?
– Да, наверно поэтому, – осторожно согласился я, – само собой из подсознания прорвалось.
– Ты вот что, Петя, – Розовский закончил курить и выкинул сигарету в урну, – ты позвони мне как-нибудь, когда в Москве будешь, – и он сунул мне в руку свою визитку. – Может и договоримся о чем-то…
Я в деталях рассмотрел визитку – а не было на ней ничего, кроме ФИО и двух телефонов, и потом ответил:
– Обязательно, Марк Григорьевич, следующая моя командировка точно не в колхоз будет… вечером-то до скольки можно звонить?
– Звони… – неопределённо ответил он, – я поздно спать ложусь.
И на этом наша беседа плавно закруглилась. Я было ещё хотел сказать ему пару комплиментов по поводу мюзикла, но не успел, артисты пошли мимо нас шумной гурьбой, он и присоединился к ним. А я вернулся в отдел.
– Ну ты дал, Камак, – тут же получил я от Аскольда, поднявшись на свои антресоли по винтовой лестнице. – Ну ты артист!
– А чего все сидели, как в приёмной у зубного врача? – ответил я, – дышать даже боялись. Вот мне и стало обидно за наш институт.
– А о чём ты там с режиссёром говорил? – продолжил пытать меня он.
– Про КАМАК, про что же ещё, – отшутился я и уселся на место к своим недопаянным баранам.
Глава 4. Любовь втроём
Возвращаемся на год назад, любовь втроём
Оля, чтоб вы знали, как-то резко отстранилась от меня сразу по возвращении из колхоза… нет, от общения полностью не отказалась и на вопросы отвечала, но всем своим видом давала понять, что это всё чисто официально. По работе. ПМС что ли у неё стартовал, подумал я, пожал плечами и принял статус-кво, как он есть. Делать мне больше нечего, кроме как бегать за ней и упрашивать обратить на меня внимание. А Нина засела на шестом этаже и не появлялась на наших антресолях совсем.
Да и ладно бы всё было, если б не пришла неожиданно разнарядка на строительство нового корпуса нашего родного института. Опытное производство в нём должны были разместить, а номер ему присвоили следующий после нашего, шестой.
– Завтра на стройку выходят Аскольд, Шурик, Оля, Сергей… и Камак – зачитал список Бессмертнов, – приезжайте сразу в рабочей одежде или с собой привозите, в кладовке вон переоденетесь, – сообщил он нам.
– Мы же только что с сельхозработ, – попробовал протестовать Аскольд, – почему нас-то опять? Вон программёров ни разу никуда не отправляли.
– У программистов экспедиция на носу, – отрезал начальник, – им готовиться надо.
– А Артюхин чего? – это Шурик спросил.
– Антон тоже едет по морю, так что кроме вас некому.
– Вот, суки, – ругался за своей розовой занавеской Аскольд, – белая кость нашлась, аристократы бля, работники клавиатуры и флопарей. Одним Сингапур, а другим цементую пыль глотать.
– Ничего ж не изменишь, – попытался урезонить его я, – так что расслабься и попытайся получить удовольствие. Кстати, мог бы и свою маман задействовать, чтобы хоть немного поправить обстановку.
– Нет уж, – совсем окрысился он, – оставлю маман на крайний случай.
А я с горя отправился в свою экранную комнату протирать контакты СМ-ок чистым этиловым спиртом. К нашему коллективу, кстати, присоединился тот самый Сергей, с которым мы потом в командировки будем ездить. Должна была ещё и Марина с ним быть (фамилия Диванова, туристическая фанатка), но что-то она где-то задержалась, на очередном турслёте наверно. А на Серёгу немедленно повесили ещё две электронно-вычислительные машины, почти такие же, как мои СМ-ки, но немного не такие в профиль. Электроники-100/25 они назывались, стояли на шестом этаже, рядом с начальником Наумычем.
