– Ну ладно, – продолжила она, – спишем на случайность… а почему ты остался и не уехал со сменой?
– Так подряд у нас, хозяйственный – дорогу ремонтируем вчетвером, завтра последние штрихи вносим и уезжаем, – а сам подумал, что вот только сцен ревности мне сейчас и недоставало.
А Коля Карасёв тоже подошёл ко мне и сообщил, что в институте ходят тёмные слухи о моей связи с Ниной в этом колхозе, и Наумыч очень недоволен ими.
– Не было ж ничего у меня с ней, – попытался отбиться я, но потом подумал и махнул рукой – на чужой роток не набросишь платок… особенно, если он с цветочками.
C Пугачёвым у меня ещё отдельный разговор был про Осипа – он долго выспрашивал, что да как случилось и почему все уцелели, кроме него. Что я мог ему ответить, кроме правды – правду и выложил. Он выслушал все мои речи молча и, по-моему, не очень поверил, но протокол, подписанный местным участковым, мои слова подтверждал… Я ещё на дорожку рискнул спросить у него, чем таким этот домовой так дорог председателю колхоза, на что он целую минуту раздумывал, а потом сообщил, что это его родственник. Дальний, по жене, но родственник, а родных надо поддерживать в любых ситуациях.
А завтра мы, как и обещали председателю, доделали свои недоделки, целый самосвал асфальта пришлось привезти. И часть его осталась неиспользованной… я предложил в виде бонуса сделать подъездную дорожку к нашей общаге, там от шоссе всего каких-то семь метров. Мы и укатали эту дорожку за часик.
А потом сдавали работу Пугачёву – он даже и не стал выезжать на место, а просто отслюнявил нам положенные бабки в правлении. Итого за минусом налогов и за плюсом обещанной премии мне получилось 3040 рупий, а всем остальным соответственно по 1520. Далее мы отстегнули Васе с Фомой обещанные проценты, осталось 1975 у меня и около тыщи у ребят.
– Когда в следующий раз приедете? – спросил у нас довольный Вася.
– В следующем августе наверно, – ответил за всех я. – А что?
– У меня для вас новая работа будет, – сообщил он, – более денежная. Готовы к такой?
– Всегда готовы, – сказал я, и мы отправились на остановку автобуса.
– Слышь, Камак, – остановил меня Аскольд, – может, такси возьмём? Деньги-то карманы жгут.
– Такси? – изумился я, – в колхозе «Заветы Ильича»??
– Ну не такси, конечно, а УАЗик какой – нас как раз четверо, влезем.
– А это мысль, – почесал голову я, – надо с Пугачёвым поговорить.
И через десять минут мы уже катили по свежеотремонтированной трассе Варнаково-Белужская, распевая дорожную песню.
– Весёлая картошка была, – сказал Аскольд, когда мы пили пиво в станционном буфете, дожидаясь электрички на Нижнереченск, – столько приключений у меня в жизни ещё никогда не случалось.
Глава 2. Мирная жизнь
Возвращение к мирной жизни, 1982 год, ИППАН
Маме я так и не сподобился позвонить из своего колхоза, совсем из головы вылетело в связи с круговертью событий. Но она так обрадовалась моему возвращению, что и не вспомнила этот момент.
– Иди мыться, а потом есть – сказала она мне, – я окрошку сделала.
– Есть идти мыться, – взял под козырёк я, – а окрошка из своего кваса или из казённого?
– Из своего конечно, – обиделась она, – тот, что в бочках, слишком сладкий для окрошки.
– Да, – вспомнил я, – нам же деньги заплатили за работу.
– И сколько сейчас в колхозах платят? – спросила она.
– Тыщу, – уполовинил я свой заработок, неподконтрольные денежные средства никогда ведь не помешают, – вот, – и я выложил на стол двадцать зелёненьких полтинников с портретом Ильича в овале.
– Ничего себе, – ответила потрясенная мама, – я столько и за полгода не заработаю.
– Денежная шабашка подвернулась, дорогу мы чинили, – объяснил я, – вот и получили немного побольше. А так-то все остальные ста рублями ограничились.
– Ну ты добытчик, – расцвела мама, – можешь распоряжаться этими деньгами, как хочешь.
– Совместно решим, что с ними делать, – ответил я и ушёл в ванную.
––
А наутро я честно сел на шестидесятый автобус и отправился в свой родной уже ИППАН имени академика Семёнова-Ляхова, вот такая сложная фамилия была у нашего большого босса. И сразу попал с корабля на бал. В смысле из колхоза на комсомольское собрание, посвященное неблаговидному поступку одного нашего коллеги, Вити-Витюни, техника из нашего же отдела. Я его всего пару раз видел, в своём синем халате он либо сидел и ковырялся во внутренностях какого-нибудь прибора, либо стоял у стеллажей с запчастями и подбирал комплектующие. Ничем он мне не запомнился, кроме унылой физиономии и синего халата.
– Сегодня у нас собрание комсомольского актива отдела 410, – сказал комсорг по фамилии Ишаченков. – По экстраординарному поводу – Виктор Бабичев сам всё расскажет, по какому.
Витя встал, уныло посмотрел на комсомольский коллектив и сказал:
– Да чего рассказывать, наверно и так все знают…
– Я, я не знаю, – подал я голос с заднего ряда стульев.
– Да, не все знают, так что давай уж, освети вопрос, – строго указал ему Ишаченков.
– Меня задержали дружинники на радиорынке, – всё так же уныло продолжил Витя и впал в ступор.
– Ты в час по чайной ложке-то не выдавай информацию, давай уже быстрее, – подстегнул его Ишаченков. – За что задержали, какое обвинение предъявили?
– Задержали за торговлю радиодеталями, – продолжил Витя, озираясь по сторонам, – детали я взял здесь вот, на этом стеллаже, – и он махнул рукой куда-то назад.
– Статью какую-то тебе пришили? – спросил Аскольд, сидевший тут в сторонке.
– Не, – мотнул головой Витя, – стоимость деталей не дотягивает до статьи. Только телегу на работу составили.
– И зачем же ты взялся торговать украденными радиодеталями? – сдвинул брови Ишаченков.
– Ну как зачем… жить-то на что-то надо, – резонно ответил ему Витя, – а на сто рублей зарплаты не очень-то проживёшь.
– Хм… – подал голос Бессмертнов, он хоть и вышел из комсомольского возраста, но всё равно присутствовал в виде приглашённой звезды, – наверно надо было лучше работать и продвигаться по служебной лестнице, если тебе денег мало. А не шарить по нашим стеллажам.
– Кстати, – высказал на удивление деловую мысль Ишаченков, – не имеет ли смысл ограничить свободный доступ к радиодеталям? Чтобы соблазнов не было.
– Мы подумаем над этим, – отозвался Бессмертнов, – а сейчас пусть Бабичев сам охарактеризует своё поведение.
– Да чего уж тут характеризовать, – сказал тот с совсем уже потерянным видом, – нехорошеее у меня поведение было.
– И как оно согласуется с твоим комсомольским статусом, расскажешь? – потянул одеяло в свою сторону комсорг.
– Ну как оно согласуется… никак, наверно, не согласуется, – вздохнул Витя.
– Товарищи, какие будут предложения? – перешёл к резюмирующей стадии Ишаченков. – Поактивнее, пожалуйста, участвуйте в собрании.
– Предлагаю исключить его из рядов ВЛКСМ, – выскочил бойкий программист Мишель, – потому что комсомольцы не могут воровать радиодетали.
– Ещё предложения есть? – потребовал комсорг, но чисто для галочки, тут и так всё понятно было. – Нет больше предложений… тогда ставлю на голосование вопрос об исключении Бабичева из рядов Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодёжи, – поименовал он эту контору полностью. – Кто за, прошу поднять руки.
Подняли все, кроме меня.
– А ты чего, Камак? – обратился комсорг ко мне.
– Я воздержусь, – ответил я, – не хочется портить жизнь парню.
– Тогда, значит, двадцатью семью голосами за при одном воздержавшемся собрание приняло решение об исключении Бабичева из комсомола. Все свободны… а ты, Виктор, пойдёшь со мной в комитет комсомола. В институтский для начала.
А через полчасика после экзекуции над Витюней по внутреннему телефону меня вызвал в свой кабинет Наумыч. Лифты в нашем корпусе ещё не успели наладить, так что побрёл по узкой винтовой лесенке. На втором этаже пересёкся с Пашей-киноманом, он там стоял на площадке перед лифтом и курил, одновременно читая какой-то журнал на английском.
