Ирина Владимировна Одоевцева Двор чудес © И. В. Одоевцева (наследник), 2024 © Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024 Издательство Азбука® Двор чудес Сергею Алексеевичу Попову-Одоевцеву Памяти Гумилева Мы прочли о смерти его. Плакали громко другие. Не сказала я ничего, И глаза мои были сухие. А ночью пришел он во сне Из гроба и мира иного ко мне, В черном старом своем пиджаке, С белой книгой в тонкой руке, И сказал мне: «Плакать не надо, Хорошо, что не плакали вы. В синем раю такая прохлада, И воздух тихий такой, И деревья шумят надо мной, Как деревья Летнего сада…» 1921 Баллада о толченом стекле Неправо о стекле те думают, Шувалов, Которые стекло чтут ниже минералов. Ломоносов Солдат пришел к себе домой, Считает барыши. «Ну, будем сыты мы с тобой, И мы, и малыши. Семь тысяч! Целый капитал! Мне здорово везло — Сегодня в соль я подмешал Толченое стекло». Жена вскричала: «Боже мой! Убийца ты и зверь! Ведь это хуже, чем разбой, — Они помрут теперь». Солдат в ответ: «Мы все помрем, Я зла им не хочу. Сходи-ка в церковь вечерком, Поставь за них свечу». Поел и в чайную пошел, Что прежде звали «Рай». О коммунизме речь повел И пил советский чай. Прошло три дня, и стал солдат Невесел и молчит. Уж капиталу он не рад, Барыш не веселит. А в полночь сделалось черно Солдатское жилье. Стучало крыльями в окно, Слетаясь, воронье. По крыше скачут и кричат, Проснулась детвора, Жена вздыхала. Лишь солдат Спал крепко до утра. В то утро встал он позже всех, Был сумрачен и зол. Жена, замаливая грех, Стучала лбом о пол. «Ты б на денек, – сказал он ей, — Поехала в село. Мне надоело – сто чертей — Проклятое стекло!» Жена уехала, а он К окну с цигаркой сел. Вдруг слышит похоронный звон — Затрясся, побледнел. Семь кляч влачат по мостовой Дощатых семь гробов. В окно несется бабий вой И говор мужиков: «Кого хоронишь, Константин?» «Да Глашу вот, сестру. В четверг вернулась с имянин И померла к утру. У Никанора помер тесть, Клим помер и Фома, А что такая за болесть, Не приложу ума». Настала ночь. Взошла луна. Солдат ложится спать. Как гроб, тверда и холодна Двуспальная кровать. И вдруг… Иль это только сон? Вошел вороний поп. За ним огромных семь ворон Внесли стеклянный гроб, Вошли и встали по углам. Сгустилась сразу мгла. «Брысь, нечисть! В жизни не продам Проклятого стекла!» Но поздно. Замер стон у губ, Семь раз прокаркал поп, И семь ворон подняли труп И положили в гроб, И отнесли его в овраг, И бросили туда, В гнилую топь, в зловонный мрак — До Страшного суда. 1919 «Всегда всему я здесь была чужою…» Всегда всему я здесь была чужою — Уж вечность без меня жила земля, Народы гибли, и цвели поля, Построили и разорили Трою. И жизнь мою мне не за что любить. Но мне милы ребяческие бредни — О, если б можно было вечно жить, Родиться первой, умереть последней: Сродниться с этим миром навсегда И вместе с ним исчезнуть без следа! «Дрожит и стынет…» Дрожит и стынет В твоей руке моя рука. Со мной отныне Твоя тоска. – О Мери! Мери! – Прощай, прощай, любимый мой! Открою двери, Уйду домой. В вечернем свете Левкои на твоем окне И губы эти Не видеть мне. И не услышу Над изголовьем голос твой, Когда на крышу Слетит покой. – О Мери! Мери! – Любимый мой, прощай, прощай! Несчастным двери Откроет рай. Баллада об извозчике К дому по Бассейной, шестьдесят, Подъезжает извозчик каждый день, Чтоб везти комиссара в комиссариат — Комиссару ходить лень. Извозчик уснул. Извозчик ждет. И лошадь спит и жует. И оба ждут. И оба спят — Пора комиссару в комиссариат! На подъезд выходит комиссар Зон, К извозчику быстро подходит он — Уже не молод. Еще не стар. На лице отвага. В глазах пожар — Вот каков собой комиссар. Он извозчика в бок и лошадь в бок И сразу в пролетку скок! Извозчик дернет вожжой, Извозчик крикнет: «Ну!» Лошадь ногу поднимет одну, Поставит на землю опять, Пролетка покатится вспять, Извозчик щелкнет кнутом, И двинутся в путь с трудом. В пять часов извозчик едет домой, Лошадь трусит усталой рысцой. Сейчас он в чайной чайку попьет, Лошадь сенца пока пожует. На дверях чайной засов И надпись: «Закрыто по случаю дров». Извозчик вздохнул: «Ишь, чертов стул!» Почесал затылок и снова вздохнул. Лошадь снова трусит усталой рысцой, Голодный извозчик едет домой. Наутро подъехал он в пасмурный день К дому по Бассейной, шестьдесят, Чтоб везти комиссара в комиссариат — Комиссару ходить лень. На подъезд выходит комиссар Зон, К извозчику быстро подходит он — Извозчика в бок и лошадь в бок И сразу в пролетку скок! Но извозчик не дернул вожжой, Не дернула лошадь ногой, Не крикнул извозчик: «Ну!», Не подняла лошадь ногу одну, Не щелкнул извозчик кнутом, Не двинулись в путь с трудом. Комиссар вскричал: «Что за черт! Лошадь мертва, извозчик мертв! На площадь Урицкого, пять, Теперь мне пешком придется бежать». Небесной дорогой голубой Идет извозчик и лошадь ведет с собой. Подходят они к райским вратам: «Апостол Петр! Отворите нам!» Раздался голос святого Петра: «А много вы сделали в жизни добра?» «Мы возили в комиссариат Каждый день комиссара туда и назад, Голодали мы тысячу триста семь дней — Сжальтесь над лошадью бедной моей! Тепло и сытно у вас в раю, Впустите меня и лошадь мою!» Апостол Петр отпер дверь, На лошадь взглянул: «Ишь, тощий зверь! Ну, так и быть – полезай!» И вошли они в Божий рай. 1921 |
