Меня облокотили к стене, руки переместили под лонгслив. Я ощутила под ладонями упругую разгоряченную кожу и заметила, как то, что секундой назад ее покрывало, отлетело в сторону. Пришла очередь и моего халата: в мгновение ока тот соскользнул с плеч и последовал туда же.

Теперь от холода стены меня защищали только волосы. Подсохшие, они струились по спине густым покрывалом. Часть локонов упала на грудь и кажется моему не мужу понравилось о них тереться. С трусами «париться» не стали. Нетерпеливо отодвинули ширинку в сторону и дали прочувствовать всю мощь стальной упругости, обтянутую латексом – прочувствовать на всю глубину, без особых усилий преодолев препятствие. Это было как удар током. Я дернулась и зажмурилась от боли, натолкнувшись затылком на стену. И расслышала сквозь собственный стон и лавину шума, ворвавшуюся в уши:

– Чёрт! Аккуратней… Не делай резких движений…

Я была настолько обескуражена, что даже острая боль, словно причиненная гигантской раскаленной иглой, притупилась, оставив стойкое послевкусие тягучей ломоты. Выдохнула сквозь сжатые зубы, распахнула глаза и поймала на себе взгляд зеленых напротив. В них, шальных и потемневших от похоти, улавливалось недоумение и что-то еще, чему я сейчас была не в состоянии дать определение.

– К чему были байки с контрацепцией? Играете по-крупному, Миледи?

Он злился. И я не понимала, почему.

– Не понимаю… Что значит «играете по-крупному»?

– Ставка на девственность – отличный ход!

– Что вы имеете в виду? Я не делала ставок…

Мне не ответили. Задумались. Но отпускать меня не спешили… Стало зябко. Где-то в самой глубине – у самого сердца. И только давящее тепло его тела, снова прижатого к моему, и крепкое кольцо рук, не позволявшее двинуться ни на сантиметр, не давало возможности окончательно замерзнуть.

Я опустила веки, словно уличенная в тяжком преступлении, не в силах выдержать этого пристального взгляда. Тяжелого. Кажется, сожалеющего о чем-то. И словно обвиняющего меня в заговоре вселенского масштаба.

– Я… я не думала…

– Правда? И часто это с тобой случается? Открой глаза.

– Что… случается? – уточнила я, повиновавшись приказу. Именно приказу – не просьбе.

– Не думать, – разъяснил он.

– Да вы… Вы… Да как вы можете?! – вдруг выпалила я, даже не стараясь скрыть обиду. Обиду на то, что посмели усомниться в моей честности. Обиду на то, что оказались не в состоянии увидеть меня настоящую.

– Могу что? – В тоне его голоса послышались нотки холодного гнева и какой-то жесткой иронии. Сарказма.

– Как вы можете во мне сомневаться! Мне не в чем перед вами оправдываться!

– Детский сад какой-то… – бросил он, недовольно скривив губы.

Глаза его теперь блестели недобро. Нет, не от дикого гнева, как у Юрки в тот чертов вечер… Гнев того, кто меня сейчас обвинял, был холодным. Не отпугивающим, но холодным настолько, что сердце снова кольнуло ледяным осколком. Я вдруг почувствовала себя несчастной. Самой несчастной на свете. Во мне просыпался страх, но это был страх не за свою безопасность или даже жизнь, как тогда. Во мне разрастался страх потерять что-то важное. Вернее, того, кто стал важным за эти два дня. Сердце вдруг сжалось от отчаяния. Какого-то иррационального отчаяния, и я физически чувствовала, как оно впивалось в меня цепкими коготками и будто раздирало на куски.

Перед глазами вдруг «замороси дождь» и стали проявляться слабые контуры моего злосчастного дерева. Теперь я смутно видела обвиняющие глаза напротив. Их застилала навязчивая картинка. С каждым мгновением она проявлялись все чётче. Наполнялась объемом. «Оживала». Дерево обрастало листьями. Шум ливня усиливался и грозил стать невыносимым.

– Отпустите меня, – услышала я собственный громкий надрывный шёпот. И чувствовала, что даже несмотря на гнев своего хозяина, настырный захватчик внутри меня нетерпеливо дернулся. Словно пёс, готовый сорваться с привязи и атаковать. Это страшило и одновременно заводило.

Мне что-то ответили. Я не расслышала. Повторили громче. Бархатный голос теперь звучал отчётливо, выдергивая меня из видения, напрочь перебивая шум дождя у меня в ушах.

– Ты действительно этого хочешь? – услышала я.

– Да, – рвано выдохнула я. Мне отчаянно хотелось сохранить перед ним остатки самообладания. А разорвать контакт и отойти на безопасное расстояние было единственным способом, который я знала. Его тело вдруг перестало согревать меня. Оно отстранилось и больше не касалось моей груди. Это должно было помочь приглушить надвигающийся приступ, но вдруг стало совсем некомфортно. Будто меня вероломно лишили мощной поддержки и так нужного сейчас тепла.

– Нет, – спохватилась я, боясь, потерять то последнее, что нас сейчас связывало. То, что я ощущала сейчас в себе, показалось важнее всего. Не на физическом уровне – на эмоциональном.

– Холодно, – пробормотала я.

Меня тут же прижали к себе. Я с благодарностью выдохнула и уткнулась носом в его грудь. Внутри меня чуть подрагивала жизнь: плотная, дерзкая, дарующая надежду. Я провела по напряженным плечам моего… И вдруг мысленно выпалила:

«Хочу, чтобы он остался. Остался в моей жизни!» – выпалила и ужаснулась собственной дерзости.

Шум дождя в ушах быстро уносился прочь. И скоро утих вовсе. Я вдруг поняла, что больше нет и дерева перед глазами. Оно исчезло. Совсем. Несмотря на то, что наш контакт не был разорван. Будто кто-то великодушный смилостивился надо мной и выкорчевал его с корнем, а после – стер ластиком и то место, где оно росло. Стер без следа. Будто его и не было никогда.

«И не будет! Я все для этого сделаю!» – поклялась я себе и взглянула в лицо своего обвинителя. Напряженное. Немного недоумевающее. С внимательными, чуть прищуренными глазами. Они смотрели на меня с вызовом. Смотрели в ожидании.

И вдруг меня осенило: «Я сделаю всё, чтобы он остался в моей жизни! Я стану ему полезной! Чтобы он и мысли не допустил, что сможет без меня найти папу!» Я знала, что ему важно найти его. Чувствовала это каким-то шестым чувством.

Легко, почти невесомо коснулась его губ своими и тихо прошептала:

– Пожалуйста…

Мой шепот стал командой для него. Словно неожиданное препятствие было устранено, и я расслышала выдох облегчения или что-то, на него очень похожего.

Он двинулся внутри меня. Потом еще и еще. И я задохнулась от сладких спазмов. По спине побежали ошалевшие мурашки. Ни сожаление о чем бы то ни было, ни страх перед будущим, ни скромность больше не трогали меня. Дичайшее наслаждение прогнало всё это прочь. Во мне неожиданно проснулась кошка. Дикая. Мятежная. Она ластилась к своему хозяину, тёрлась об него, стремилась проникнуть ему под кожу. Выпустила коготки и прошлась по крепкой спине. И расслышала рваный выдох с едва различимым низким рыком. Улыбнулась, заметив, как потемнела радужка его глаз. Она стала буйно зелёной, как потяжелевшая в сумерках листва, досыта впитавшая в себя влагу обрушившегося на неё ливня. А мелкие точечки вокруг чуть расширенных зрачков стали угольно-чёрными крошками горького шоколада.

Огненная лава понеслась по венам. Она сжигала меня изнутри, сносила все преграды, сбивала дыхание. Тело, охваченное странной эйфорией, будто парило в невесомости. Она владела мной, управляла, тянула вверх – к звездам. Я безумно желала чего-то, не совсем понимая, чего именно, но способного дать разрядку, без которой, казалось, всё потеряет смысл. И я, задыхаясь, шептала: «Пожалуйста… Пожалуйста… Пожалуйста…» Просила, сама не зная, чего, но чувствовала, что только тот мужчина может мне это дать. И он подарил. Моя вселенная разлетелась на искры. Яркие, светящиеся, они окутали меня жаром и чуть не сожгли дотла.

– Адское пламя, – сквозь шум крови в ушах расслышала я и почувствовала, что несусь вниз – на бренную землю.

Не было и частички тела, не ощутившего этого водоворота, затягивающего меня словно в воронку и медленно возвращающую в реальность. Его толчки стали резкими. Дыхание – прерывистым. Казалось, теперь он не замечал ничего, стремясь к единственной цели – достигнуть своей вершины. Меня сжимали словно в тисках. Еще чуть-чуть и агония его экстаза опалила меня.