Тут Акимов был на знакомом поле, деликатно пояснил, покачивая пером:

– Это, Софья Ивановна, не есть приметы.

– А что же?!

– Точнее, приметы, но неопределенные и неясные. Так можно описать любую особу. Любую то есть женщину. Только, – он погрозил пальцем, – надо о взрослых повежливее говорить. Не белая, как моль, а блондинка. Как твоя мама. Ясно?

Соня машинально кивнула, пытаясь взять в толк, где что в сторону вильнуло.

– Стало быть, не глаза как дырки, а усталые, можно сказать, запавшие. Так бывает от горя, от болезни. Согласна?

Встряла, потеряв терпение, Наташа:

– Все бывает, дядя Сережа! Только она никакая не больная и не уставшая, а злая-презлая. Упырь! Как в книжках пишут.

– Где это такое пишут? – поторопился спросить, не подумав, Акимов.

Тут уже Пожарская осеклась, сообразив, что брякнула что-то не то.

Вот-вот. Откуда примерному октябренку знать, кто такие упыри, как выглядят, какой нрав у них? Следовательно, вывод: либо октябренок не примерный, либо кто-то допустил головотяпство – и сейчас будет сдан с потрохами. Главное – не спугнуть.

«Была же отличная идея – завести специально обученного человека, как раз для таких случаев – с детьми общаться. Делами заниматься некогда, детский лепет приходится разбирать». И Сергей попытался закруглить разговор в среднее, нейтральное русло:

– Я почему интересуюсь: чтобы человека злодеем назвать, нужны веские причины. Понимаете?

Соня фыркнула:

– Причины, что! Вот вам и причины! Мы сейчас ее встретили, видели: шла она по дороге к станции, в руках наволочка, тряпьем набитая.

Сергей деликатно заметил:

– И это можно объяснить. Едет к дочке, например, везет внучке одежку. Знаешь, многие у бабушек держат вещи на сезон. Скоро холода, вот она и…

Палкина оборвала:

– Красное пальто торчало! С белым мехом. Как у Соньки. Как у той девочки было!

Под ложечкой засосало, но Акимов благодушно подначил:

– Показалось. Да и мало ли таких девочек. И пальто.

Соня аж оскалилась, высокомерная донельзя:

– Нет, пальто той девочки, у которой очки – во, – она приставила к глазам пальцы баранками, – круглые! А пальто вы много таких видели? Зря мы к вам пришли, – заявила она и отвернулась.

Придушив злость и раздражение, Акимов заставил себя подумать. И был вынужден признать: девчонка права.

Очки, тем более детские, вещь штучная. И про пальто – святая правда.

Сонькина мама, Наталья Введенская, – редкая рукодельница, обшивает дочку, как куколку, умудряясь и из бросового лоскута сшить нечто красивое. Дама с прекрасной памятью и вкусом, и, хотя по-прежнему трудится надомницей на текстильной фабрике, Вера по этому поводу очень страдает. На фабрике кадровый голод, в главке утверждают, что есть некие трудящиеся, которые требуют красоты и новых моделей, – а кто конструировать-то будет? Вера мучается, она органически не переносит бесхозяйственности, и как тут мириться с тем, что на окраине, в хибаре, такой бриллиант не сияет всеми возможными гранями?

Уж как она обхаживает эту Введенскую, пытается прибрать к рукам, продавить мысль о том, что Наталье просто необходимо заняться моделированием. Ибо некому! Но та, когда надо, снова впадает в дурь.

Однако все-таки стоит ей выбраться в культурный центр – и пройти мимо какой-нибудь витрины, – и тотчас у Веры на столе материализуются некие чертежи, разметки, наброски, сделанные талантливой рукой Натальи. Так что не будет смелым допущением предположить, что вот это самое красивое пальто, что на Соне, – с какой-нибудь сияющей витрины, цумовской или Общесоюзного дома моделей, однажды увиденное и с блеском воссозданное.

В общем, нет, не видел Сергей ничего похожего на красное пальто Сони – ни в районе, ни в центре, ни на ком ином, кроме нее самой. И если она своим уже женским ревнивым взором разглядела «такое же», значит, было оно, подобное.

Спохватившись, что слишком долго сидит, как дурень, с пером на изготовку, Акимов быстро зачирикал по бумаге, изображая запись показаний. Задал какие-то вопросы, для правдоподобности, поставил жирную точку и со значительным видом убрал заполненный лист в сейф. Не опасаясь переиграть, протянул Соне руку:

– Благодарю за сигнал, Софья Ивановна. Разберемся. А сейчас домой пора, мамы беспокоятся.

И сообразил: да, ему до человека еще долго эволюционировать. Наташка, запаниковав, покосилась в темное окно, сверкая белками, Сонька хотя и держалась, но чуть побледнела. Акимов вздохнул:

– Понял я, понял. Тут посидите. Сейчас по домом разведем.

– Как у тебя дела? Что там? – спросил почему-то шепотом Сорокин.

Акимов кратко изложил услышанное. Капитан, сняв очки, протер стеклышко, покусал дужку.

– Каков винегрет. Поступим так: разведи гулен по домам, а я к «Родине».

– Может, вы их отведете, а я сгоняю?

– Нет-нет. Пойдут толки. Девчонки домой возвращаются, в провожатых начальник отделения: либо они натворили что, либо совсем по району плохи дела.

Все было верно, но, поскольку не улыбалось разыгрывать из себя до времени няньку, Акимов попытался выдвинуть еще предложение:

– Если тут их оставить, а матерей пригласить? Вы посидите, я в парк.

Сорокин спросил, почти серьезно:

– За мое здоровье опасаешься?

– Да нет, но…

– А, думаешь, что лучше начальства управишься.

Снова оплошал, понял Сергей и отчеканил:

– Никак нет.

– Вольно, – разрешил капитан. – Займись укреплением связей с населением. Раздай девчонок и сделай внушение мамашам.

Видя, что подчиненный снова собирается вставить ценное замечание, отмахнулся:

– Шагом марш, не болей головой за все сразу.

И Акимов, козырнув, пошел выполнять приказание. Причем Наташка Пожарская, не церемонясь, уцепилась за рукав его плаща, а Сонька, демонстративно сунув руки в карманы пальто, шла независимо, в авангарде. Чтобы всем было видно, что не ее ведут домой под конвоем, а она сама, так и быть, возвращается по месту прописки.

Снова погода испортилась. Вокруг было сумрачно, с неба сыпалась морось, и шлепал по блестящим лужам народ, возвращающийся с электрички. Сергей то и дело раскланивался со знакомыми, философски размышляя о том, что все-таки с дамским полом сплошная беда, независимо от возраста. Или непосредственно напакостят, или поставят в такие условия, что будешь виноват, независимо от того, натворил что или нет. Вот опять маячить у обители Введенских, и наверняка Вера, если узнает – точнее, если спросит, а он ответит, – скривится, как от кислого, и промолчит, гордясь своей сдержанностью.

«И маленькие, и когда повзрослеют, даже выучатся – все одно бабы. С пацанами тоже непросто, но у них хотя бы мозги в головах, а не эта вот каша – кто что в голову нагадит, то и впитывается».

На квартире у Пожарских почему-то никого не было, а ведь поздно. Допустим, Антонина Михайловна на работе, а где Колька шляется? Ах да, он же теперь уважаемый человек, наставник… наставляет небось кого-то, сверхурочно.

Пришлось водворять Наташку в пустую темную комнату. Не без труда: она сначала заныла, чтобы Акимов вошел первым и включил свет, потом принялась спрашивать, не хочет ли кто чаю. Пришлось заверить, что или мама, или Коля уже совсем скоро придут, нечего и трусить.

Сонька лишь скорчила гримасу. Наконец Наташка их отпустила, и они пошли уже к Введенским. Шагая чуть позади Палкиной, такой независимой, нос задравшей, Акимов понял, что сейчас нет смысла пытаться завести разговор. А ему хотелось бы еще раз уточнить, с чего умница Сонька уверена, что некая тетка у «Родины» и та, которую они видели с ношей, идущую на станцию, – злодейка. Ведь перепугались же не на шутку, если сами прибежали в милицию. Но теперь девчонка, уже оправившись, стеснялась своего малодушия и сейчас изо всех сил демонстрировала, что ничегошеньки не боится, а всем просто показалось. Если уж нос задрала, то ни слова не скажет.