Углёнок с интересом посмотрел вниз по лестнице, но ничего, кроме грязного пола, обшарпанных стен и усталых людей он не увидел. Не так он школу себе представлял.
– Здесь, обрати внимание на лестницу, ведущую вверх, располагается комната отдыха.
"Всё-таки есть второй этаж, только с другой стороны здания", – обрадовался домовёнок тому, что обманулся в архитектуре вокзала не до конца.
– Заправляет там большая толстая тётка.
Жмых обернулся, и в который уже раз смерил Углёнка взглядом, только сейчас каким-то плотоядным.
– В неё таких, как ты, тысяча поместится, а может, и больше.
Углёнок поёжился, представляя, как таких, как он, домовят стоит длинная очередь, а незнакомая большая тётка охапками засовывает их в свою свирепую пасть. Тысяча – это, видимо, очень, очень много.
– Она домовых ест? – стараясь не показать свой испуг, поинтересовался он у Жмыха.
– Нет, не домовых. Но ест очень много и орёт на каждого громко – громко. Да так долго, что сестрёнка Перинка, прижившаяся в комнатах отдыха и следящая в них за порядком, нет, нет, да прибегает до отчего крыльца, чтобы от тех воплей передохнуть, несмотря на вложенные в уши кусочки ваты. Нам же с тобой следует повернуть вот сюда, – он, мастерски лавируя между ног и сумок, прошмыгнул вдоль стенки, завернул за угол, ведя Углёнка в нужном направлении, и они оказались в тёмном закутке, заставленном пыльными пустыми ящиками, старыми стендами и бюстами, изображавшими одного и того же человека с острой бородкой и проплешиной, смотревшего насмешливым взглядом на весь этот бардак.
Домовёнок устало следовал за вокзальным. Всё-таки за один сегодняшний вечер он пережил столько, сколько иному трудяге-домовому за всю жизнь пережить не светит. Сколько новых знакомств, хороших и не очень, ему случилось за сегодня! И он понимал, что ему поневоле придётся общаться с целым семейством, а силы его были на исходе. Он не мог уже всецело контролировать ход своих мыслей и потому опасался ляпнуть что-нибудь невпопад. Ещё он поймал себя на том, что дремлет на ходу, и попытался, широко раскрыв глаза, проморгаться, дабы сбить дремоту, совершенно неуместную при данных обстоятельствах. Выйти из тягучего состояния полусна ему помог вспыхнувший в паре шагов перед ним жёлтый кошачий глаз, а рядом с ним, через пару мгновений другой, но уже зелёный.
– Брысь! Брысь отсюда! Мышелов ленивый! – прикрикнул на кота, серого, как анчуткина печаль, вокзальник.
"Так вот почему я его не увидел в темноте! Потому что он серый. Вся разница между дымчатым котом, что вёз меня на вокзал, и этим разноглазым в том, что дворовый забияка любит выставлять себя напоказ, дабы все его замечали. А этот, напротив, тихушник, любит скрытность!"
Осенённый догадкой, домовёнок с интересом уставился на кота.
– Это – Брысь. Ты не бойся его, – уже обращаясь к домовёнку, произнёс жмых.
– Куда же мне брыснуть? Ведь я здесь ничего не знаю, хоть и не боюсь ничего, – не понял вокзальника Углёнок, борясь с нахлынувшей усталостью.
– Не ты брысь, а кот Брысь, – начал объяснять недогадливому спутнику Жмых, видя, что домовой совсем запутался и он может поразвлечься.
– А я не брысь?
– Ты – нет.
– Это кот должен брыснуть?
– Да, конечно, должен. Ведь он преграждает нам путь. Кроме того, его кличка: Брысь. Папаня так его нарёк. Ибо когда вокзальные коты норовят поживиться чем-либо у пассажиров, те орут на них: "Брысь отседова, котяры облезлые!". Те, естественно, разбегаться не собираются, лишь тихорятся недалече, а этот спокойно подходит и берёт что повкуснее, покудова люди на других котов отвлечены.
Тем временем Брысь неспешно встал, вытянул по полу передние лапы, прогнул спину, потянулся и сладко зевнул, зажмурив от удовольствия разноцветные глаза, оголяя при этом острые, как мелкие гвозди, клыки, отчего Углёнку вновь стало не по себе. Но, наблюдая за спокойно жующим Жмыхом, домовёнок взял себя в руки и спокойно выдержал холодный взгляд вокзального кота, что, перестав тянуться и зевать, подошёл к домовому и заглянул ему прямо в глаза. Они смотрели один на другого несколько секунд, после чего кот сделал вид, будто домовых в природе не существует, и прошествовал на свет зала, как мимо пустого места. Закончив провожать котейку взглядом, Жмых окликнул Углёнка:
– Ну что ж, вот и пришли. Будь добр, заходи в наши покои! – и первым нырнул в самодельную дверцу одной из нижних коробок.
Глава 9.
Углёнок со вспыхнувшей внезапно искрой любопытства в усталом взгляде вступил за порог домика вокзальных и неожиданно для себя очутился в просторном и слабо освещённом помещении. Свет исходил от большого телефона, лежащего экраном вверх на поставленных стопкой спичечных коробках. У противоположной стены была сложена лестница из таких же коробков, которая вела на верхний этаж, то есть в коробку, стоящую сверху той, в которой сейчас Углёнок находился. А в левой стене от входа имелась прорезанное прямоугольное отверстие в рост домового, но его закрывали плотные бардовые шторы.
"Ничего себе обстановочка! Настоящие покои! Я бы даже сказал – хоромы! – с восхищением оглядываясь по сторонам, подумал домовёнок. – Умеют же вокзальные устроиться в жизни!".
– Проходи, малец, не тушуйся, – ласковый и вкрадчивый голос раздался из полумрака, куда не распространялся свет от телефона, но где домовёнок, умеющий, как весь кутный народец, неплохо видеть в темноте, без труда определил говорившего. Это был прилично одетый господинчик, обладающей важностью павлина и хитрыми глазками лукавого. Зато рядом с ним седела статная хозяйка. Расслабленная поза и грациозность её давали понять, что она не из этих мест. А манера говорить, когда она следующей обратилась к Углёнку, лишь подтвердила это предположение:
– Гостям мы всегда рады. Ступай к нам. Какой интересный молодой лютэн, ты не находишь, милый?
Милый только крякнул в кулак, а вместо ответа своей половине обратился вновь к домовёнку:
– Только гляди в оба, о провод не споткнись, что к этому телефону подведён. Гнездо у него слабое, мы его едва подключить сумели. Шпиндель, мой старшой отпрыск, почитай, два дня с ним разбирался, покуда не настроил всё как у людей.
– А ну-ка сынок, – обратилась хозяйка к Жмыху, – пододвинь-ка этот аппарат к нам, да поближе. Негоже хозяйское гостеприимство из потёмок оказывать.
Свет дисплея тем временем стал ярко-жёлтым, и на нём образовалась картина осеннего леса, сменившая насыщенный жизнью зелёный цвет горных склонов. Так и настроение домовёнка стало по осеннему грустным, когда он получше разглядел довольные жизнью лица, принадлежавшие хозяйке и самому Кошкану. Ведь ему самому написано на роду собственную семью долго не увидеть.
Хозяева вокзала очень напоминали сытых домашних котов как внешне, так и своими ленивыми, но точно выверенными движениями. Они подливали чай в кукольные детские кружечки и со смаком прихлёбывали из них. Перед вокзальными стояла стеклянная банка с заваркой, в которой болтались два связанных между собой лезвия для бритья, изолированные друг от друга спичками. От лезвий отходили два тонких белых провода и скрывались за спинками уютных самодельных креслиц. Жмых жестом указал Углёнку на пустующий рядом мешочек и пригласил присесть на него. Мешок оказался обшитым весьма приятной на ощупь тканью и наполнен какими-то крохотными шариками, отчего без труда обволок тело Углёнка, позволив в себя погрузиться, оказавшись на удивление очень уютным сидением. Сам Жмых скромно присел на неброский, но добротно сколоченный табурет.
– Меня Кошканом прозывают, – подражая мурлыканью кота, представился молодому гостю хозяин. – Я за всем на вокзале приглядываю, стало быть, во всём за главного и без меня здесь никуда.
Кошкан выдержал паузу, оценивающе оглядев гостя, и продолжил вещать:
– А это хозяйка здешняя, супружница моя, Незабудка. Покуда я с ней не познакомился, то за милицейской будкой на этом же самом вокзале жил. Но вот она – ни в какую. "Не буду, говорит, за будкой жить, и всё тут!". Так что до тех самых пор, пока я в этих коробках не обосновался, она на свадьбу не соглашалась. А как хоромы сии отгрохал да обжился в них, так и детки пошли: Шпиндель, Чулан, Перинка да Жмых. Для них второй этаж построил, а потом и нижний этаж расширил. Приспособлений, опять же, в хозяйстве полезных понаставил. А теперича оцени обстановку!
