– Ничего не понимаю, – сказал Егор.

– Понять нетрудно, – и снова почему-то Юра-2 вздохнул. – Могу объяснить. Только рассказ долгий получится. С самого начала придется.

– Да мы ведь и не спешим. – Павел вскинул брови. – Я понимаю так, что нам – на поляну, не дальше? А она вот она. Наше от нас не уйдет.

– Тоже верно. – Юра почесал переносицу. – Ну что ж, попробую. Понимаете, главная ошибка вашего земного руководства…

Теперь, наверное, никто не сможет объяснить, каким образом появился в дикой уральской тайге транспространственный портал – пункт, искусственно созданный в качестве точки пересечения пространств-времен с различным числом измерений, разными характеристиками и т. п. Пункт этот представлял собой типичный мегалитический дольмен: невысокую, полую внутри тумбу, сложенную из тесаных каменных блоков, с плоской столообразной площадкой наверху и круглой дырой посередине. Так вот, как он попал в эту глухомань?.. Может быть, здесь когда-нибудь была вовсе не глухомань?.. Почему это сооружение оказалось в такой дали от человеческих поселений?.. На все эти вопросы, видимо, уже никто никогда не ответит. И ладно бы их было несколько, дольменов, как на Кавказе или в приморских районах Европы. Это было бы понятнее – а то ведь один, как перст. Загадка, в общем. Именно его, этот дольмен, когда-то обнаружил неожиданно для себя Николай Трунов, и его же, задолго до Кольки, исследовали ученые-археологи, но ничего толком не нашли – для них он как был, так и остался мертвой грудой камней, разве что аккуратно сложенной.

Говорят, будто древние кельты – точнее, их жрецы, друиды – обладали умением выходить в более сложные, чем наш, миры. Собственно, умением таким обладают посвященные, достигшие высоких уровней, во всех более или менее развитых культах. Но они делают это очень осторожно, с оглядкой, ибо понимают, с чем имеют дело, а вот друиды почему-то в это свое умение вцепились, как черт в грешную душу, и эксплуатировали его вдоль и поперек, нещадно; как выражается нынешняя молодежь – беспредельничали. Ну и добеспредельничались, естественно: от когда-то могущественной кельтской расы остались сегодня угасающие реликты вроде бретонцев или валлийцев, а дольмены, межпространственные порталы, теперь действительно не более чем «каменные будки с дыркой посередине».

Впрочем, их конечно, можно активизировать. Правда, стоит ли это делать? – вопрос другой. Во всяком случае, одинокий здешний дольмен продемонстрировал, что лучше, пожалуй, не стоит.

Знали ли о нем местные жители? Трудно сказать. Про каменную будку-то, конечно, знали, но что она из себя представляет – вряд ли… Может быть, кто-то даже слышал слово «дольмен». Но толку им от этого знания все равно никакого не было – стоит себе и стоит каменный пень, ну и хрен с ним, пусть стоит, никому не мешает. Так и стоял до того дня, когда всем на беду здесь появился Пацюк…

Теперь с уверенностью можно утверждать, что Пацюк, несомненно, ведал, что творил. Правда, как он узнал о существовании дольмена в окрестностях Метели и откуда почерпнул умение друидов, – это, видно, тоже останется тайной… да ведь это и не суть важно.

Важен факт: сюда, в местность, где стоит заглохший дольмен, прибыл субъект с явной целью заставить его действовать.

То есть цель эта была явной, разумеется, для него одного. Местные жители поначалу ни о чем не догадывались. А у него, вероятно, имелся некий материал, записи. А может быть, он держал всё в памяти?.. Ну, опять же, это не существенно, ибо главное здесь то, что, используя свои знания и, возможно, совершая действия ритуального характера, Пацюк сумел заставить спящий дольмен проснуться. Тот «заговорил»!

Далекие, застывшие и недоступные для землян пространства-времена вдруг сделались близкими, ожили, их грозное дыхание пронеслось над тайгой. Пришли в движение неведомые силы, мир вздрогнул, сдвинулся под тяжестью навалившихся на него других миров.

Но вот беда! Пацюк оказался колдуном никудышным, вроде волшебника-недоучки из песни Аллы Пугачевой. Он смог отворить дверь в другие миры. А вот управлять переходами, закрывать и открывать их – это вот шиш. Проще говоря, вместо того чтобы аккуратно отомкнуть все защёлки и распахнуть створки, он просто вышиб к чертовой матери «входную» дверь – на свою же глупую голову. Вряд ли Пацюк руководствовался какими-то высокими мотивами в своей исследовательской деятельности; скорее всего, он жаждал персонального могущества – слабо, впрочем, представляя, что с ним потом делать. Но дело не в этом. А в странной и печальной закономерности: все новое почему-то как магнитом притягивает к себе самую что ни на есть дрянь. Ну вот, хотя бы взять Колумба: поплыл в Индию за золотом, а попал совсем не в Индию, и привез оттуда в лучшем случае картошку, в худшем – сифилис. А если вспомнить окно, прорубленное Петром I в Европу, то ведь тоже в окно это сразу так и полезла всякая сволочь вроде Бирона…

Вот и Пацюк, горе-чародей, разбудил лихо, дотоле спавшее тихо. Даже друиды, уж на что падкие на сомнительное всемогущество, и те не позволяли себе такого. А этот олух пробить-то дыру пробил, а что с ней дальше делать, представления не имел.

Множество миров, составляющих единое мироздание, различаются по степеням свободы, дающим возможность перемещаться в разном количестве измерений, а значит, и по уровням развития жизни, ее формам и содержаниям. А соответственно и по соотношению добра и зла в каждом из этих миров. И уже бог весть почему, но случилось так, что к Пацюковой дырке припал мир самый что ни на есть прескверный, отребье Вселенной, скопище упырей, ходячих мертвецов и злых, мелко-пакостных демонов. Такая вот метафизическая гоп-компания и поперла жадной оравой в мир наш, не самый, наверное, райский, но худо-бедно обжитой, уютный и привычный – и уж конечно, что там говорить, получше, чем тот их беспросветный смрадный мрак.

Отметим важное: проникновение это не было физическим, вернее, не вполне физическим, не вещественным. Нечисть проникала сюда, воплощаясь в эфемерные субстанции, даже не энергетические, но еще более тонкие, на астральном и ментальном уровнях. Отсюда и пошли вторгаться во сны метелинцев, тараня механизмы индивидуальной защиты, странные и дикие видения, – и необъяснимая тревога поселилась в округе, что-то зловещее стало казаться людям в ночной тьме и тишине.

А вслед за тем пошли изменения и в более плотных слоях нашего мира: в энергиях, физических полях, в атмосфере… Некоторые женские организмы отреагировали неожиданной беременностью – что совершенно ясно! Это ведь демонические энергии пытались таким образом прорваться в земной мир, воплотиться в людей… А погода превратилась в муть и слякоть, над местностью опустился непреходящий циклон, завыли сырые ветра… Брызгала изморось; небо поникло над землей. Тогда-то и поползли первые слухи о проделках Пацюка, а слухи такие – как спичка в стог сена. Вот деревенское общество и полыхнуло.

Пацюк, надо полагать, сам понял, что пора сворачивать балаган. Чутьем зверя уловив, когда народ «дозрел», и гнев готов был разразиться бурей, он избрал самый действенный, на его взгляд, выход из ситуации – попытался сбежать в другой мир.

Между прочим, один из жителей Авзянова, старый охотник дядя Миша, выследил Пацюка. Он понял связь между колдуном-неудачником и дольменом на склоне холма. И поделился своими наблюдениями с соседом Степаном, партийцем, бывшим красноармейцем – мужиком решительным и резким, который не стеснялся при случае сунуть в морду любому. С ним же самим авзяновские связываться опасались – во-первых, Степан этот был в плечах косая сажень, а во-вторых, попробуй-ка, тронь в те годы члена партии! Всю жизнь потом плакать будешь – конечно, если она останется у тебя, жизнь…

Степан отнесся к дяди Мишиному сообщению серьезно, по-партийному. Слова при этом были произнесены такие: «Ладно! Колдуны там, упыри – это всё поповские бредни. А вот то, что враг он Советской власти: шпиён, вредитель или еще какая сволочь, так это другое дело. Душу из него вышибу! Мне это, как два пальца…» – и рассказал, как он в двадцатом году в Иркутском ЧК казнил пленных колчаковцев: их ставили на колени, а он, Степан, веселый и пьяный, рубил их сзади топором: «Как хрясну по башке – и аж мозги вразлет! Мне прям в рожу… А мне насрать!» – и так двадцать семь человек.