— Господи, какой же он клоун! — злобно прорычал Станислав Олегович, которого я даже и не заметила возле себя.
Воспоминания о родителях все сильнее разогревали ненавистное мною чувство — тоску. И эти воспоминания о самых любимых людях никогда не приносили мне и грамма теплоты в сердце. Каждый раз я чувствовала лишь отравляющую организм боль. Я чувствовала огромный комок обиды, что раздирал горло так сильно, что казалось у меня начиналась ангина. Я задыхалась от воспоминаний о них и каждое воспоминание, мельком прокрученное в моей голове, казалось, ломало кости.
Но я собрала все это в общую кучу и затолкала глубоко внутрь себя, возвращая все внимание на Станислава Олеговича. Мне не больно. Совсем нет.
— Почему же он клоун?
Босс мельком бросил на меня взгляд, а затем вернул его на сцену, где уже какой-то мужчина пожилых лет выкупил картину за тридцать тысяч долларов. С ума сойти, а я ведь даже подумать не могла о том, что все эти толстосумы, думающие о себе и только о себе, способны совершать добрые поступки. И все благодаря моему отцу.
Емельянов сказал, что мой папа был основателем этого благотворительного аукциона. И почему он никогда не рассказывал нам с мамой о том, что помогает маленьким детям? На такие благотворительные вечера я бы точно ходила и даже принимала бы участие.
— Потому что лапшу на уши вешает и посмотри сколько идиотов на это ведется, — все сильнее злился Станислав Олегович, а я никак не могла понять о чем он вообще говорит.
Вопросительно уставилась на босса, но тот и взгляда не бросил в мою сторону, продолжая убивать глазами Емельянова.
— О чем вы говорите? Какую лапшу он вешает всем нам на уши?
— Ваше ранимое сердце не выдержит этой правды, Агата.
А я непроизвольно с грустью ухмыльнулась от его слов. Ну, что вы, Станислав Олегович, от моего сердца уже давно ничего нет.
— И с чего же вы решили, что я ранимая?
И только сейчас он наконец посмотрел на меня. Встретился с моими глазами, в которых уже очень давно остыли любые признаки слабости. И лишь безжизненность казалось покрывала холодом любого на кого я решу посмотреть.
Но по выражению лица Станислава Олеговича казалось, что он находил в них то, о чем я, наверное, никогда даже и не догадывалась.
— Все это — умелая схема по отмыванию денег, Агата. Калинин был умный мужик и я его ни в коем случае не осуждаю, но только потому что не имею на это никакого права. Это жизнь и в ней каждый крутиться так, как он умеет. Но зарабатывать на "детях", — и он в воздухе презрительно нарисовал кавычки, а я совершенно забыв про выдержу, начала, словно в бреду махать головой, пока мои глаза все увереннее превращались в хрусталь.
— Нет, — практически шепотом выдохнула я, чувствуя как горло начинает першить.
— Я говорил ведь, что вы ранимая. Теперь мы убедились в этом оба.
От его слов. От всех его слов, я с силой сцепилась кулаки. Желание набросить на него с криками обвинений было настолько огромным, что всю свою выдержку сейчас я измотала до нуля лишь бы сдержать этот порыв.
Он врет!
— Это не правда, — первая слеза уже обожгла щеку, а остывшая в глазах слабость разгорелась как сухая листва, в которую швырнули горящую спичку. — Это не правда.
И пускай мозг уже орал во все горло о том, чтобы я заткнулась, но желание оправдать самого близкого человека было сильнее.
— Я не принуждаю вас в это верить… Вы что плачете? — Станислав Олегович резко схватил меня за подбородок, заставляя поднять глаза и взглянуть на него. И видимо заметив мои слезы, тут же смягчился, опуская подушечку большого пальца на середину щеки, точно на соленую капельку. — Агата, почему вы плачете?
А мою истерику уже невозможно было остановить. Я думала мой отец хороший. Я думала он никогда не был таким же как и все эти люди, которых изо дня в день я мысленно осуждала и ненавидела. Я считала, что могу гордиться любым поступком своего отца. Я с уверенностью считала его хорошим человеком… А он зарабатывал деньги, прикрываясь детьми?!
Мы ели на эти чертовы деньги! Мы пили на эти деньги и ездили всей счастливой семьей на отдых, когда дети в детских домах просто мечтали о маме с папой. А другие дети, лежащие на белых простынях, что были полностью пропитаны хлоркой, мечтали лишь о еще одном завтрашнем дне. Господи…
— Иди сюда, — а сейчас со всей теплотой меня обнимал человек, который убил моих родителей. — Тшшш…
Моя жизнь похожа на абсурд. Проклятый абсурдный день сурка!
Теплая ладонь опустилась вниз по волосам, перебирая между пальцами ровные пряди и мне стало до ужаса мерзко от себя самой. От того, что в эту секунду я находила успокоение в человеке, которого ненавидела.
— Неужели бизнес нельзя построить по-другому…, - кричала во мне та Агата, которую я уже так давно не выпускала из собственного сердца.
— Знаешь, Агата, когда мне было как и тебе лет двадцать, я задумался над одним вопросом…, - и я слегка отодвинулась от Станислава Олеговича для того, чтобы найти его глаза. — А смогу ли я когда-нибудь кому-то сказать эти слова: "Мир не так жесток, как ты считаешь".
Мое горло с болью сдавило.
— Вы сказали?
Зеленые глаза устремились на меня и мне казалось его губы стали дрожать.
— Я был уверен, что смогу…
Босс резко прижал мою голову к своей напряженной груди, под белой рубашкой которой бешено стучало его сердце и я прикрыла глаза, мысленно повторяя про себя "Тук. тук. тук".
Его сердце никогда не билось спокойно. Никогда я не слышала умиротворения там, внутри его грудной клетки. И за все разы, что мне довелось услышать биение его сердца, я не переставала задаваться одним и тем же вопросом… Почему же оно не может успокоить?
— Двадцать тысяч долларов раз! — и я распахнула глаза, наблюдая за происходящим на сцене. — Двадцать тысяч долларов два! Ну же, кто даст больше!? — с чувством неловкости отдалилась от босса, пытаясь подушечками пальцев стереть с лица уже высохшие слезы. — Двадцать тысяч долларов три! И последняя на сегодня статуэтка продана мужчине с номером семь.
— Пойду приведу себя в порядок, — смотреть на все это больше не было сил.
— Хорошо, потом сразу поедем в гостиницу. Думаю на сегодня открытий вам достаточно.
Кивнула на его слова и понеслась в сторону туалета за прохладной водой и хотя бы минутным чувством одиночества наедине с собой.
И по дороге до туалета я уже сто раз поругала себя за то, что позволила себе лить слезы рядом со Станиславом Олеговичем. Идиотка!
С каждым днем вот такие вот ситуации безвозвратно отнимали у меня выдержку. С каждой такой ситуацией ее становилось все меньше и меньше. И я боялась того, что когда-нибудь наступит такой день, когда от моей выдержки не останется ничего. И что я буду делать тогда? Как буду осуществлять свой план, если все чувства оголяться?! Как посажу босса за решетку, если вся боль вылезет наружу и накроет меня смертельной волной? Как сумею сдержать такое количество неподвластной мне ненависти?! И что от меня останется в тот момент, когда весь внутренний ужас вырвется из заперти?
— …Ой, и не говори. Мне этот Емельянов вот если между нами, Степан Николаевич, вообще никогда не нравился, — пока шла по длинному коридору в сторону дамской комнаты, услышала слова одного из мужчин и мысленно закивала головой.
С трудом удержалась и не подлетела к мужчинам для того, чтобы тоже перемыть косточки этому Емельянову.
— Думаешь тебе одному, Миш? — это уже говорил второй мужчина, а я с ухмылкой открыла дверь с золотой табличкой, на которой было написано "WC". — Вот Калинин нормальный был мужик. В меру злым, но при этом то спра-вед-ли-вым! — улыбка спала с лица, как только фамилия отца второй раз за этот вечер с болью защемила сердце.
— Это да, конечно. Мужик Андрей был, что надо. Царство ему небесное.
И что-то мне подсказывало быстро зайти в туалет, оставить дверь приоткрытой и слушать. Я выполнила все три пункта, и навострив ухо, стала нервно переминаться с ноги на ногу, ожидая очередного как выразился мой босс "открытия".
