Я смотрю вокруг себя, чтобы найти того, кто мной управляет. Но никого нет. Мои нити в моих руках. Их дергают мои страхи, обиды, желания. Я связана по рукам и ногам своей неуверенностью и страхом свободы, и еще незнанием того, что может быть все иначе…
А еще мне иногда кажется, что я сижу в маленькой темной каморке, вцепившись двумя руками в ручку на двери. Я боюсь и трясусь от страха, что дверь вдруг откроется. И я увижу свет, почувствую свою свободу, и свои огромные возможности.
Мне так хочется, и одновременно так страшно, вдруг стать свободной. И так хочется отпустить эту дверь. И не только переесть за нее держаться, но и распахнуть ее настежь…
Ее мысль прервал какой-то тихий внутренний голос. Казалось, что он идет откуда-то из самой ее глубины и говорит ей прямо в сердце:
— Возьми свою главную роль. Ведь она твоя…
Разреши себе Быть, Жить, Играть!
Танцевать и смеяться, радоваться жизни. Любить!
Ведь это твоя сцена. Это твой бенефис!
Раз все повторяется, играй красиво! Пусть повторяется только красивое…
Посмотрев по сторонам, чтобы удостовериться, что это был ее внутренний голос, а не голос ее соседок, она поежилась, словно от холода и накинула на плечи кофту.
Мой мудрый наставник когда-то говорил: «Учись, делай, неси свой свет людям. Но знай, все равно придет тот момент, когда ты наткнешься на свои собственные узлы, тогда пойдешь вглубь и развяжешь их».
Наверное, это время пришло…
Ее соседки продолжали разбираться со своими вещами. Женщина доставала из дорожной сумки все нужное в дороге, складывала в нее то, что могло мешать. Девочка сначала помогала ей, а потом забралась на верхнюю полку и начала что-то читать. Заметив, что Амелия смотрит на нее, женщина улыбнулась и начала знакомиться.
Она действительно была учительницей. Узнав, что Амелия работает психологом, она решила, что ей наконец-то представился удобный случай разобраться в своих вопросах и непониманиях. Вагонное знакомство ни к чему ее не обязывало и в то же время давало возможность попытаться понять то, что уже давно не давало ей покоя.
Она начала издалека. С какой-то отвлеченной истории про школу, про сложности профессии учителя, про трудности в воспитании современных детей…
Амелия вдруг почувствовала какое-то легкое раздражение. Почему, не спрашивая ее согласия, ей пытаются навязать участие в решении какой-то проблемы. Она едет отдыхать, решать свои вопросы, залечивать свою боль. С какой стати эта женщина лезет к ней со своими откровениями?
Пытаясь справиться со своим внутренним раздражением, Амелия сидела с, как ей казалось, ничего не выражающим лицом и делала вид, что слушает. Не вникая в смысл, не вслушиваясь в слова, она смотрела на лицо учительницы. Казалось, что она чего-то ждет. И она действительно ждала. Ждала появления каких-то только ей известных признаков, сигнализирующих о том, что сейчас будет озвучена сама проблема, то, что действительно волнует человека. Ее профессиональное внимание всегда включалось только в эти моменты. И вот, он настал…
Это было так давно. Я только окончила институт и начала работать в школе учительницей. Почему-то меня сразу поставили в восьмой класс. Их бывшая учительница ушла в декретный отпуск…
Да, математику здесь никто не хотел учить, язык и литературу тоже. Ученики были заброшены, а один безобразный двоечник Лёня и вовсе доводил меня до белого каления. Я не выдержала и через неделю вызвала его маму в школу.
Его мама пришла, посмотрела на меня и сказала: «Ой, какая красивая деточка теперь у нас учительница. Ой, какая Алёнушка прекрасная. Какая же вы умница да красавица».
Она пыталась красочно передать все то, что происходило тогда. С жестами, мимикой с какими-то комментариями своих мыслей и ощущений.
— Слова Лёниной мамы начали меня раздражать. Хотелось резко и жестко остановить этот непонятный поток, но я не успела. Лёнина мама крепко взяла меня за руки своими тёплыми руками и сказала: «Наш Лёнечка, он такой талантливый, он такой умница, у него так все получается. Вчера он побил соседского мальчика. И этот синяк возле глазика был такого цвета, красивый, синий как синее небо».
Я подумала, что за чушь. Как это так мальчик побил другого мальчика, набил ему синяк на глазу и при этом синий глаз, по словам его мамы, был настолько прекрасный, что отливал синевой неба.
Но мама Лёни не останавливалась. Она радостно сообщила, что потом был небольшой скандал между родителями, но всё обошлось. Мальчики помирились и опять кушали вместе. А синяк был такого небесного цвета, что специально не закажешь. Вот у нас Лёнечка всегда так, всё делает совершенно прекрасно. Почему его никто не понимает…
Она передавала слова Лёниной мамы, свои слова и свои мысли. Я молча слушала ее, параллельно понимая, что та женщина вела себя как древняя мудрая еврейская мать. Она давала своему сыну уверенность в своей любви. В своей безусловной любви. В том, чего так не хватает нам, нашим детям, да и нашим родителям тоже.
Своими ежедневными действиями она учила своего сына любить. Любить не в обмен на оценки и не за хорошее поведение. Любить искренне, просто потому что он есть в этом мире.
Она не ругает своего сына. Она говорит, что все, что он делает совершенно, великолепно, прекрасно, для того, чтобы у него была уверенность в себе, в своих силах, в своих возможностях и талантах. Она день за днем вкладывает в него мысль, что он хороший, способный, умный. А материнские слова ложатся детям в подсознание, воспринимаются как истина, остаются убеждениями на всю жизнь. Так устроен наш мозг.
Ее слова формируют в сыне образ успешного хорошего умного талантливого человека. И раньше или позже этот образ начнет работать. Менять его легко, естественно, изнутри. И однажды Лёня переменится. Настанет какой-то момент, и этот мальчик станет и учиться хорошо и вести себя достойно. Потому что его мудрая мать своей безусловной любовью включила в нем мягкую программу бесконфликтного поворота к позитиву, к свету, к гармонии и любви.
А учительница продолжала свой рассказ:
— Учебный год подходил к концу, все готовились к экзаменам. И даже наш Лёня, который был с особенностями, как-то изменился. Стал лучше учиться и вести себя достаточно корректно…
Но я не могла понять почему. Что произошло? Ведь судя по тому, как его мама все ему разрешала, во всем ему попускала, совершенно не призывала к порядку, не ругала, не наказывала, не дисциплинировала, все должно было быть с точностью наоборот.
Я не понимала этого тогда. Я не могу это понять до сих пор. Этот Лёня и разговор с его мамой уже который год не дают мне покоя. Я все время мысленно возвращаюсь к нему и думаю: «Почему так?»
А тут, он мне еще недавно встретился. Такой респектабельный галантный молодой человек. Ни за что бы ни поверила, что это тот самый невыносимый Лёнька.
Я совсем запуталась. И все время спрашиваю сама себя: «Почему я — учительница со стажем, повидавшая и воспитавшая много разных детей, никак не могу понять, что она такое с ним сделала? Каким чудом он так изменился? Какой такой секрет воспитания знает Лёнина мама… И почему его не знаю я?»
Амелия смотрела на учительницу, на ее глаза, отражавшие всю глубину ее непонимания и даже больше… Было видно, что это непонимание связано не только с ее профессией, оно касалось ее лично. Оно волновало ее каждый день, стояло перед ней немым вопросом и опасением того, что она как-то неправильно воспитывает свою дочь. Раздражение Амелии уже давно прошло. Она с какой-то теплотой, которой даже сама удивилась, сказала:
— Непонимание, оно полезно. Оно помогает задавать себе вопросы и находить на них ответы. Непонимание намного лучше безразличия и равнодушия.
У вас такая замечательная девочка. Не ругайте, не шлепайте ее, а всегда говорите, что любите ее. Что она у вас самая умница, самая разумница и что придёт время, и она всему научится и все у нее получится. Только имейте терпение настраиваться на самое лучшее.
