– У него был карманный фонарик?

– Да, он сказал, что купил его на Старой дороге. Вчера говорили, что он якобы был одет как гангстер, но я этого не заметила.

– На нем были большие темные очки?

– Нет, ничего подобного на нем не было.

Видимо, Цумура стало неловко, и он по дороге их снял.

– Ну и что вы делали дальше?

– Да ничего не делали. Если бы был свет, то другое дело. Освещение состояло всего из двух свечей, и все выглядело как-то неестественно.

– Но он не пытался вас обнять и поцеловать? Ведь отсутствие электричества располагает к любовным схваткам.

– Нет, мы оба были как-то напряжены. Мы ведь впервые были совсем одни… Он сказал, что я хорошо играю на пианино, а мне стало неудобно от такой похвалы, я попросила его сыграть что-нибудь. Он стал играть «Лунную сонату». Цумура-сан очень любит Бетховена. Во время игры он, казалось, был опьянен атмосферой вечера: ни одного огонька вокруг, только свечи на пианино и музыка…

– Сколько времени требуется для исполнения «Лунной сонаты»?

– Примерно двадцать минут. Он исполнил все три части. После этого по моей просьбе он сыграл три ноктюрна Шопена. Как раз в это время поднялся сильный ветер. В заключение он сыграл мне «Элегию любви» Листа. Все это заняло около часа.

Рассказывая, Хироко улыбалась, а в глазах появились слезы.

– Значит, у вас даже не было времени поговорить?

– Нет, в перерыве между произведениями мы, конечно, разговаривали, но только о музыке. В половине десятого я напомнила, что вот-вот должна вернуться домработница, на что он ответил, что сейчас уходит.

– Половина десятого? Вы не могли ошибиться? – подчеркнуто строго спросил Хибия, но подозрение исчезло из его голоса.

– Нет, не могла. Он сам спросил, сколько времени, и я посмотрела на часы. Если точно, было девять часов тридцать пять минут. После этого я ему и сказала, что вот-вот придет домработница. Жаль, что так получилось: он пришел по моему приглашению, а я его даже ничем не угостила. Я приготовила для него виски, которое пьет муж, и легкую закуску, но забыла ему предложить.

– Значит, получилась, что Цумура целый час играл на пианино и так и ушел, ничего не выпив и не поев?

– Да. При этом он еще и благодарил меня. Сказал, что сегодня он играл с особенным настроением. Я пригласила его прийти в следующий раз, когда будет дома муж. На это он сделал мне комплимент: он сказал, что мой муж счастливый человек, потому что у него такая хорошая жена.

– Одним словом, произошло следующее. Из-за того, что в темноте вы почувствовали себя неловко, Цумура начал играть на пианино, и вскоре от музыки вы оба как бы опьянели. Я правильно вас понял?

– Киндаити-сэнсей, большое вам спасибо. Вы все правильно поняли.

– Цумура-сан не упоминал, хотя бы вскользь, что его кто-то ждет в его бунгало в Асамаин? – спросил Хибия.

– Нет. Напротив, когда я вышла проводить его на крыльцо, я сказала, что ему, наверно, будет грустно одному, когда он вернется домой, на что он ответил, что привык к одиночеству.

– Этот последний разговор состоялся после того, как вы посмотрели на часы? Когда вы вышли на крыльцо, то уже, наверно, было минут сорок десятого?

– Да. Но это не все. Дело в том, что Цумура-сан очень рассеянный человек и все время что-нибудь забывает. Вот и на этот раз, когда после его ухода я вернулась в комнату, то увидела, что он забыл на пианино папку для нот. Я побежала за ним. Добежав до поворота в сторону Асамаин, я увидела идущего впереди человека и негромко окликнула: «Цумура-сэнсей!..» Этот человек резко обернулся и побежал в сторону отеля «Такахара». Хотя было темно, хоть глаз выколи, но откуда-то все же пробивался слабый свет. Тогда я не могла определить, кто бы это мог быть, но сейчас мне кажется, что это был мой отец.

Хироко вытерла слезы и шмыгнула носом. После недолгого молчания Киндаити спросил:

– Как вы думаете, ваш отец догадался, кто был у вас в гостях?

– Я не знаю, в какой момент отец подошел к дому, но у него тонкий слух. Поэтому, я думаю, он сразу определил, что это не я играю на пианино, а профессиональный музыкант. К тому же дом у нас небольшой, и голоса тоже можно расслышать. Но я думаю, что впотьмах наш разговор звучал довольно странно.

– Что вы имеете в виду?

– Мы ни о чем серьезном не говорили, только о Листе или Шопене. Но могло сложиться впечатление, что мы говорим об этом из опасения, что нас могут подслушать. Ничего удивительного, что отец был расстроен и взволнован.

– В самом деле, какое непочтение к своему родителю! Значит, ваш отец положил зажигалку на видное место, чтобы вы поняли, что он все знает, и задумались над своим поведением. И, конечно, он затем стал следить за Цумура.

– Да, я тоже так думаю.

– Вы вскоре догнали Цумура?

– Да, когда он уже повернул в сторону Асамаин. Он извинился за свою оплошность. Я некоторое время наблюдала за его удаляющейся фигурой, и мне не показалось, что он торопится. В одной руке у него был атташе-кейс, и он медленно, наклонившись вперед, поднимался по склону. И еще мне почудилось… У меня еще раньше сложилось впечатление, что Цумура-сан что-то гнетет, будто он ощущает на себе груз какой-то вины.

– Вины?… – с удивлением переспросил Киндаити. – Какой? Перед кем?

– Сначала я подумала, что его мучают угрызения совести из-за встречи со мной, но сейчас мне кажется, что дело не только в этом. Какое-то тяжелое чувство не оставляет его ни на минуту, беспокоит…

Киндаити и Хибия переглянулись. Не может ли быть, что он опрометчиво выдал какую-то тайну Тиёко, из-за чего погиб Ясухиса Фуэкодзи, и теперь мучается чувством вины? А когда он встретился с человеком, имеющим к ней отношение, это бремя стало еще тяжелее?

– Как вы думаете, сколько минут могло потребоваться Цумура, чтобы дойти до своего бунгало в Асамаин?

– Не могу сказать, я ведь не знаю, где именно находится его дом.

– Хибия-сан, а вы можете предположить?

– Это зависит от того, как быстро он шел. Если идти очень медленно, то потребуется минут двадцать, а может, и больше.

– Тогда получается, что он вернулся домой в десять часов или даже позже.

В это время все уже должно было закончиться.