— Да.

— Я тоже. Но как твой капитан, а еще художник могу заверить тебя в том, что наш корабль имеет вполне корабельную форму.

Я пристально смотрю на него, а потом спрашиваю:

— Официальная версия — правда или нет? Сакья Гьяцо в самом деле умер от ин-фрахта мимо карты?

— Инфаркта миокарда, — поправляет капитан, он не понял мою шутку. — Да, именно так. Увы.

— Или вы говорите так, потому что это сказал советник Ти, а он выше вас рангом?

Ксао Сонгда сбит с толку.

— Зачем бы советнику Трунгпа лгать, как по-твоему?

— Из врущих побуждений?

— Из худших побуждений, — снова поправляет меня глупый капитан.

— Ладно, из худших. Был ли он причастен к смерти Сакья Гьяцо… из подлых причин, скрытых в глубине его сердца, как проклятые души заперты в аду?

Капитан шумно переводит дух.

— Великие боги, детка!

— Ларри говорит, что кто-то убил Сакья Гьяцо. — Я выбираюсь из своей учебной кабинки и делаю шаг к капитану. — Может, вы?

Капитан Ксао смеется.

— Знаешь, Гри-Бри, сколько мне пришлось покувыркаться, чтобы стать капитаном этого корабля? По происхождению я китаец, хань. В Свободной Федерации тибетских странников никто не горел желанием сделать меня капитаном «Калачакры». Но я истинный приверженец желтой веры, и я был лучшим пилотом среди тех, кто на тот момент еще не улетел к пригодной для обитания планете. И вот я здесь. Я не способен убить Далай-ламу или причинить вред его преемнику, равно как я не способен повредить буддийскую ступу чортен.

Я ему верю, хотя тревожная душа посчитала бы его последние слова нелюбезными. Я спрашиваю, разделяет ли капитан идею Нимы о том, что Сакья Гьяцо совершил самоубийство. Больше ли это похоже на правду, чем ин-фрахт мимо карты, про который говорит советник Ти? Когда капитан начинает отвечать, я перебиваю его:

— Отринь всю фальшь и реки лишь истинное слово.

Ксао моргает и говорит:

— Если ты настаиваешь.

— Да!

— Тогда я объявляю себя в этом вопросе агностиком. Ни одна из двух версий не кажется мне недостоверной. Однако ни одна не кажется и достоверной. Его святейшество отличался прекрасным здоровьем, и это заставляет сомневаться в версии советника Ти. Но я не могу поверить в идею Нимы, поскольку тяготы нашего пути для Далай-ламы легче птичьего перышка.

Неожиданно для себя я начинаю плакать.

Капитан касается меня так мягко, как будто мне на плечо опустилась сова. Я так себе это представляю. Сова. Птица, живущая на Земле, которую я никогда не видела и не увижу. Он шепчет мне: «Ш-ш-ш-ш».

— Зачем ты утешаешь меня?

Капитан Ксао убирает руки.

— Я больше не стану. Плачь, если тебе хочется.

Я плачу. Капитан Ксао плачет вместе со мной. Мы с ним едины в мысли, что мой наставник Ларри был прав и наш покойный Далай-лама оказался в руках кого-то очень подлого с худшими побуждениями.

За неделю до моего двенадцатого дня рождения монахиня по имени Долма Лангдун, которая работает в детском саду отсека «Амдо», приветствует меня через компьютерную сеть «Калачакры». Она хочет знать, соглашусь ли я в свой день рождения встретиться с детишками и принять от них подарки. Ее помощник сопроводит меня.

Подпись: «Мама Долма».

Я думаю: «Зачем ей это? И кто ей сказал, что у меня скоро день рождения?»

Не мои родители, которые спят в капсулах для сонников, и не Ларри, занятый тем же самым, потому что я его «исчерпала». Я решаю задать все вопросы маме Долме через сеть.

«Сколько детей?» — спрашиваю я, а в наушниках у меня играет «Симфония скорбных песнопений» Гурецкого.

«Пять, — отвечает она. — Милые детишки, младшей десять месяцев, старшему почти шесть лет. Это большая привилегия — быть с вами в ваш день рождения, ваше святейшество».

Прежде чем я успеваю упрекнуть ее в том, что она использует преждевременную форму обращения ко мне, она добавляет: «Во младенчестве вы воспитывались здесь, в „доме Момо“, но я в те дни находилась в „Юцанге“, в женском монастыре при настоятельнице Еше Яргаг».

«„Дом Момо“! — набираю я. — О, я помню!»

«Момо» значит «пельмешки», и воспоминания о воспитательницах и друзьях детства увлажняют мои ресницы. Так-так, пока мои родители и наставник спят, советник Трунгпа проявляет себя очень предусмотрительным опекуном.

Следующая неделя пролетает на скорости в одну пятую световой и даже быстрее.

Утром в день моего рождения тощий юный монах в бордовом комбинезоне приходит за мной и отводит в «дом Момо».

Меня встречает мама Долма. Еше меня встречают дети: крошка Алисия, Пема и Лахму, которые уже ходят, и двое старших, Ринзен и Микки. Все, кроме грудного младенца, водят вокруг меня хоровод, как дурацкие гномы.

В детском садике повсюду большие меховые шары (на них же и сидят), надувные яки, обезьяны и птеродактили, шпаргалки и учебные кабинки с ремнями на случай отключения гравитации. Отдельная система оповещения для детсада всегда предупреждает об отключении как минимум за пятнадцать минут.

Микки, которому уже почти шесть, берет меня за руку и ведет все показывать. Он представляет меня всем по очереди, от пятилетки до десятимесячной Алисии. Все, кроме Алисии, дарят мне свои рисунки. На рисунках обезьяна по имени Ченрезиг (ну разумеется), монахиня по имени Долма (тоже понятно), як по имени Якети (тем более понятно) и безымянный питон. Я охаю и ахаю над этими шик-деврами, так я их называю, а потом помогаю детишкам собирать мягкие пазлы, кормить друг друга, ходить в туалет и рассматривать большие путевые карты, которые ведут (кто бы сомневался) к Глизе 581 g.

Но мое сердце завоевывает малышка Алисия. Она блестит глазками. Она кокетничает. Она трогает меня пальчиками. Когда наступает сонный час, я беру ее в учебную кабину с выключенным экраном, укачиваю и прижимаюсь лицом к ее шее, которая так чудесно пахнет.

Алисия тянет меня за губы и давит ладошкой на мой рот, она так занята переделкой моего лица, что кажется скульптором. Пухлый коротышка-эльф. У Алисии огромные глаза, агатовые радужки шире отпечатков моих больших пальцев. И все это время ее неверный младенческий взгляд бродит по моему лицу со щенячьей любовью. Я остаюсь с Алисией — Алисией Палджор — до конца дня. Затем тощий юный монах приходит отвести меня домой, как будто я без него не доберусь, и мама Долма обнимает меня на прощание.

Алисия плачет.

Мне больно уходить, но я ухожу, я должна идти, и как только боль исчезает, появляются воспоминания о моем потрясающем дне рождения. Они поют во мне, как чудесные последние ноты третьей симфонии Гурецкого.

У меня никогда не было лучшего дня рождения.

Месяцем позже папа Саймон и мама Карен Брин одновременно переходят в фазу не-сна. Вдвоем они достают меня из моего закутка в отсеке «Амдо», и мы все вместе идем (гравитация работает) в кафетерий, расположенный над пещерками-могилками «Кхама», центрального барабана нашего страт- корабля. Зажатая между родителями, я продвигаюсь вдоль раздаточной линии, беру цампу, грибы, кубики тофу и соусы, чтобы все это проглотить. Мы втроем устраиваемся за столиком в уголке подальше от раздаточной линии. Музыка Баха льется из динамиков на передвижных стенах. Звуки ситаров и колокольцев, напоминающих о боталах на шее тибетских яков, взывают к ностальгии гималайских скитальцев — но мои родители этому чужды. Мы едим быстро и переговариваемся кратко.

Потом мама сообщает:

— Гри-Бри, твой папа хочет что-то тебе сказать.

О боже. О будда. О Ларри. Охо-хо.

— Скажи ей, — велит мама.

У папы Саймона такое выражение лица, что сейчас все молоко вокруг скиснет. Я прямо не могу на него смотреть. Но наконец он выкладывает, что, прежде чем три года тому назад я стала постоянно не-спящей как предполагаемая преемница души Далай-ламы, они с мамой подписали документы о раздельном проживании. Теперь они сделали следующий шаг, оформили полное расторжение брака. Они по-прежнему мои родители, которые меня зачали, родили и растили, но больше не пара. Они остались друзьями, но более не желают жить вместе, поскольку за прошедшие годы не-сна у них накопились разногласия. Это не должно иметь для меня значения, говорят они, поскольку я теперь все равно подопечная Ларри, меня ждет великая судьба. Без сомнения, я выполню свое предназначение как в юности, так и в зрелости. Кроме того, они продолжат опекать меня в той мере, в которой позволит мой странный статус неподтвержденной Далай-ламы в обучении.