Желтые шапки распевают молитвы, посвящая мандалу божествам. Монахи исполнили мое поручение. Мандала распространяет на всех нас благословение великой Надежды и сплоченного Сообщества — их символы находятся в центре мандалы, в ее дворце. Киипа, которой уже почти шесть, тянется к нижней части мандалы.

— Здесь красивее всего, — говорит она.

Она никогда еще не видела завершенную мандалу во всем ее великолепии.

Монахи-художники снимают щит с мандалой с подставки, чтобы положить его горизонтально и смешать узор при помощи направленных внутрь конструкции потоков воздуха. Как диктует традиция, мандала должна быть разрушена, символизируя непостоянство всего сущего. Но я останавливаю их, подняв руку.

— Мы не станем разрушать эту мандалу из песка, — объявляю я, — пока не будет основано стабильное поселение на Гуге.

Все в парке Бхава встречают мое заявление радостными криками. Монахи возвращают мандалу на подставку. Тысячи пестрых конфетти высыпаются на нас из подвешенных наверху коробок, играет музыка, люди поют, танцуют, едят, смеются, движутся в толпе.

Киипа ловит порхающие в воздухе бумажные и пластиковые снежинки, глаза ее сияют восторгом.

Наш спускаемый аппарат покидает чрево отсека «Кхам» и направляется к планете Глизе 581 g, более известной всем на борту «Калачакры» как Гуге, Страна снегов.

Отсюда дружелюбная звезда, вокруг которой вращается Гуге, напоминает желток от колоссальной яичницы-глазуньи — скорее красноватого оттенка, чем желто-оранжевого. Рассеянная оранжевая корона вокруг солнечного диска играет роль яичного белка. Возможно, звучит не столь аппетитно, как выглядит, но мы проголодались. Мы хотим поскорее заполучить этот новый мир.

Гуге поблескивает внизу, как старая монетка.

За первую неделю на поверхности планеты колонисты разбили палаточный лагерь в одной из зон устойчивого климата близ терминатора. С высоты терминатор выглядит светлой дугой. Холодная сторона планеты являет смешение голубоватых и серых тонов с продолговатыми пятнами снежных полей и просторами ледников.

Колонисты стали между собой называть базовый лагерь Лхасой, а неровную местность вокруг него — Новым Тибетом. Люди на «Калачакре» приняли эти имена с великой готовностью, а советник Ти плакал, не скрывая слез.

Я наконец нашла в своем сердце любовь к этому человеку. Когда я впервые отправляюсь вниз, на планету, то уношу с собой его благословение. (Саймон, мой отец, уже внизу. Он исследует возможность выращивать ячмень, пшеницу и другие злаки в условиях разреженного воздуха и низких температур.) Киипа, разумеется, пока остается на страт-корабле — в каюте Недди, которую он теперь открыто делит с ее бабушкой, Карен Брин Бонфис. Недди и Карен Брин обожают и бессовестно балуют мою дочь.

Наш спуск не займет много времени, но я, как и большинство других колонистов второй волны, осознанно вхожу в транс. Я фокусируюсь на фотографии, которую Недди вручил мне после демонстрации мандалы на празднестве в честь нашего прибытия. Я проигрываю в своей памяти сказанные им слова.

— Когда ты стала подростком, Грета, я начал сомневаться в том, что ты сохранишь верность дхарме и буддийским принципам.

— Как тактично с твоей стороны сообщить об этом только сейчас, — усмехаюсь я.

— Но я никогда не терял веру на более глубоком уровне. Сейчас я могу сказать, что мои невысказанные сомнения развеялись, как летний туман на лугу.

Он отдал мне потертую фотографию — не прочный d-куб, а именно фотографию. Над ней я сейчас и медитирую.

На снимке запечатлен тибетский мальчик лет восьми-девяти, с широкой улыбкой глядящий в объектив. Он обнимает за плечи маленькую девочку, которая тоже глядит прямо перед собой, — розовощекую девочку с такими знакомыми глазами, что я просто разрываюсь от ужаса и счастья. Глаза маленькой сестрички предыдущего Далай-ламы, которая прожила так недолго, смотрят на меня со старой фотографии.

Они же смотрят на меня с лица Киипы.

Я медитирую над этой головоломкой, разглядывая ее со всех сторон. Скоро «Якспресс» опустится в Новом Тибете.