Литмир - Электронная Библиотека

А ребята значительно отставали и в росте, и в физическом развитии. Но после восьмого, а особенно после девятого класса мальчишки вдруг сразу пустились в рост, как грибы после дождя, как будто их, действительно, кто-то окропил сверху святой водицей.

Особенно это было заметно после летних каникул, когда через три месяца разлуки мы встречались в нашем «ботаническом» классе.

После восьмого класса я тоже подрос, но не так чтобы очень, просто не отстал от других. Зато после девятого я прибавил значительно.

Видно, сказались дни, проведенные на весельной лодке, когда я, подчас не разгибаясь, греб по много часов кряду. Я не только вырос, но и раздался в плечах, а на ладонях у меня еще долго не сходили твердые фасолинки мозолей.

Именно эти мозоли, а не кокетливые взгляды девушек значили больше для моей самооценки.

Теперь я уже мог смотреть на своих одноклассниц сверху вниз, потому что стал выше любой из них. И это было довольно приятное и еще непривычное состояние.

Но ни это обстоятельство, ни переезд на Спецстрой в новую квартиру, ни новые мои одноклассники не могли по-настоящему отвлечь меня от той задачи, которую я поставил перед собой уже пару лет назад и всеми силами стремился ее исполнять.

Я потихоньку привыкал к той телесной оболочке, которая досталась мне по наследству от отца с матерью, но к которой я тоже приложил свои усилия многолетними физическими занятиями.

Я получился среднего роста, тонкокостный, с сухими, поджарыми ногами, впалым животом и хорошо развитым торсом. Таким мне предстояло пробыть еще лет сорок.

Наверное, вместе с физиологическими изменениями, произошло и изменение психики, для меня самого незаметное.

Мне кажется, я стал менее стеснительным и уже почти не испытывал затруднений в общении с незнакомыми людьми, особенно с девушками.

А скоро мы стали самыми старшими в школе, несмотря на то, что кроме наших одиннадцатых были еще и десятые классы. Кроме того, оказалось, что почти всю учебную программу мы успели пройти за первое полугодие. Только по физике и математике были уроки почти по институтской программе, а все остальные предметы мы просто повторяли.

Ляся

В начале учебного года в классе на задней парте среднего ряда появились две похожие друг на друга девочки с хвостиками. В одну из них я влюбился, но не сразу, а как-то постепенно. Помню, на уроке физкультуры мы играли в волейбол, разделившись на две смешанные команды — мальчики с девочками. Она была в другой команде, и неплохо играла. А я играл так себе: то совсем никуда, то проходили неожиданно лихие удары. В ту игру мне удался сильный удар, мяч перелетел через сетку и попал ей в лицо.

Очки полетели в сторону, и я увидел ее лицо, такое беззащитное без привычных стеклышек, что мне стало ее ужасно жаль.

Вот тогда я и понял, что влюбился. Нельзя сказать, что она была красива: нос — пипочкой, светлые конопушки, и очки с позолотой. Звали ее Ляся Шишкина. Вернее, ее звали Лариса, но еще в детстве она стала называть себя Ляся. Такого имени я больше никогда не встречал.

Она была смешлива, но не по-глупому — училась она хорошо и закончила школу с золотой медалью — а от переполнявшей все ее еще девчоночье существо радости жизни и какого-то веселого задора. Ляся казалась мне очень естественной своей еще не сформировавшейся тоненькой фигуркой, легкой и подвижной рядом с некоторыми нашими одноклассницами, уже по-женски развитыми и от этого казавшимися мне тяжеловесными и неуклюжими.

По своему обыкновению, я робел перед ней, и ни за что бы не признался, что испытываю какие-то особые чувства, кроме дружеской симпатии. Так, раздираемый внутренними противоречиями, я прожил еще один год.

Когда мы получили квартиру на Спецстрое, я мог торжествовать вдвойне. Мало того, что здесь жили все мои теперешние приятели, но и совсем рядом находился ее дом. Я даже мог видеть ее окна, не выходя из своей квартиры, стоило только зайти в комнату сестры и отодвинуть занавеску. Но нет, этого мне было мало. И я устремлялся на улицу и в темноте маячил перед ее окном, дожидаясь, чтобы мелькнул в нем заветный силуэт.

У меня до сих пор сладко замирает сердце, когда я вспоминаю ее тоненькую фигурку за окном и серебристый блеск листьев пирамидальных тополей, и теплый ветер, и гудки далеких пароходов на штормящем море. Я уходил, когда гасло ее окно.

Потом еще бродил допоздна по затихшим улицам, забирался в парк и услышал первого в своей жизни соловья. Для того чтобы удостовериться, что это, действительно, был соловей, я еще засветло подкрался к поющей птичке почти вплотную и увидел ее, невзрачную, коричневатую сидевшую на ветке слегка сгорбившись, но издававшую удивительно громкие красивые трели.

И тогда я решился. Я пригласил Лясю на свидание. И мы вместе слушали, как поет соловей. И … ничего не произошло. Наверное, я был очень неуклюжий ухажер. Больше того, и свиданий больше у нас не получалось, и девушка, относившаяся ко мне если не с приязнью, то во всяком случае без предубеждения, начала вдруг сторониться меня.

Так продолжалось довольно долго. Мы окончили десятый класс и перешли в одиннадцатый. Мы бывали в общих компаниях и даже отправились однажды в двухдневный поход на моей лодке, но я постоянно чувствовал холодок в ее взгляде, и мне очень хотелось его растопить.

К тому времени мы уже довольно сильно изменились, даже чисто внешне, но мне по-прежнему хотелось добиться ее расположения.

И тогда я написал стишок, совсем не похожий на мои прежние опыты в этом жанре. Больше того, в отличие от безвестной судьбы своих прежних опусов, я показал его девушке.

Лясе

Послушай, милая злючка,

Ты сердишься, право, зря.

Напрасно твои глазенки

Сквозь стекла очков блестят.

Ты помнишь, вечером лунным,

Когда соловьи поют,

Мы нравились, помнишь, друг другу,

И даже любили чуть-чуть.

Что было — давно забыто.

Остались вражда и укор.

Меня ты терпеть не можешь

И сердишься с давних пор.

Но стоит ли долго злиться?

Нам нечего, право, делить.

Послушай, давай помиримся

Во имя… забытой любви.

И у меня получилось. Наладились с ней теплые, доверительные отношения, как ни с одной девушкой из моего бывшего класса.

В конце апреля 1967 года я первый раз летел на самолете. Наш Ту-104 легко взмыл в серое туманное небо. Когда он накренился, делая поворот, я увидел через крыло отсыревшую землю с грязными клочками снега по оврагам, темный лесок, и вот все уже исчезло в белых облаках тумана.

В киевском аэропорту «Борисполь», пахнувшем на меня мокрым от недавнего дождя теплом, я сел в маршрутный автобус и с удивлением наблюдал проносящиеся мимо совсем по-летнему зеленые рощи и высокую траву по обочинам.

В институтском общежитии я встретился с Лясей, оставил сумку и совсем не нужные теплые вещи, и мы отправились бродить по чудесным улочкам Киева.

Мы гуляли по Крещатику и любовались знаменитыми, начинающими расцветать каштанами. В сквере перед памятником Богдану Хмельницкому синели высаженные к предстоящим праздникам гиацинты, и их густой и пряный аромат буквально пропитывал воздух.

Мы не целовались и не держались за руки, но мы были близки тем далеким теплым вечером, как никогда больше. Но это была уже не та тоненькая девчушка-хохотушка, а взрослая девушка, скорее даже печальная, чем веселая.

А наутро мы сидели, озябшие, в крылатом корабле, уносящем нас почти со скоростью самолета в наш городок, который мы покинули еще меньше года назад, и чем ближе мы к нему приближались, тем больше внутренне отдалялись друг от друга.

Майские праздники мы проводили в разных компаниях и уже больше не видели друг друга в те короткие каникулы.

Но уже в конце мая, на редкость жаркого мая нашей весны, я писал ей, с таким ощущением, как будто мы виделись только вчера:

37
{"b":"891531","o":1}