— Я инвалид.

И хотя потом он устроился куда-то охранником, это прозвище так к нему и приклеилось: «Инвалид». Я не знаю, что творил он у себя дома, но даже во дворе, так сказать «на людях», его поведение вызывало у меня бешеный протест. Инвалид измывался над бедным Ванькой и заставлял без конца выпрямлять гвозди, которые он откуда-то доставал в неограниченном количестве. Бедный мальчишка был забит до крайней степени и постоянно ходил в синяках.

Однажды мы встретились во дворе. Двери наших сараев находились совсем рядом. Я стоял перед дверью и колол дрова. А Ванька, как обычно, правил гвозди. Вышел Инвалид и принялся учить мальца.

— Иванэ, нэ так цэ робиш!

Дальше я не берусь передать его слова прямой речью, поэтому перескажу смысл. Мол, непослушных детей следует учить. Вон твоего соседа Гэну мать в детстве мало лупила…

Тут он прервал свою тираду, потому что увидел, что я оставил свое полено и молча, с топором в руках, направился к нему. Инвалида как ветром сдуло. Он остановился только за своей дверью и боязливо из-за нее выглядывал.

Оказывается, он был еще и трус. И кого испугался? Десятилетнего пацана. Исподтишка он даже шпионил за мной. Однажды, много лет спустя, сестра показала мне фотографию длинноногого и тощего мальчишки, склонившегося над кустом смородины.

— Узнаешь? — спросила она.

— Кто это? я недоуменно пожал плечами, — лица ведь не видно.

— Это Инвалид тебя фотографировал. Я взяла только одну карточку.

О том, как мы уезжали, я расскажу в одном из следующих клипов, а сейчас завершу свою историю шокирующей информацией.

Через несколько лет мы узнали, что Павлинка родила двойню в неполных семнадцать лет. Кто был отцом так и осталось неясным, потому что ей вроде как ни с кем не разрешали встречаться.

Папиросы «Казбек»

Сегодня ночью мне приснился сон о том, что я как будто снова курю.

Причем это было так правдоподобно, словно я на самом деле пускал дым, и мне это было не неприятно. И тогда я вспомнил связанный с курением случай из далекого детства, который характеризует меня, увы, не лучшим образом, но зато мама в нем такая, как была на самом деле.

Мне едва исполнилось семь лет, но мы уже живем на Севастопольской улице. Я стащил из ридикюля у мамы три рубля и купил папиросы «Казбек». Видимо, это было престижно среди мальчишек моего возраста — курить папиросы «Казбек». Там, где на коробке изображен горец, скачущий на фоне снежных гор. Одним словом, сижу я, гордый собой, курю у всех на виду, за забором соседней воинской части, покачиваясь на толстой ветке растущего там куста.

Вдруг, вижу, идет с работы моя мама. Я с испуга даже с ветки свалился. А она подошла, как ни в чем не бывало, позвала меня, и мы вместе пошли домой. Нет, она меня совсем не ругала, просто говорила со мной, как с совсем взрослым.

— Понимаешь, сынок, — сказала она тихим голосом, — вот, ты взял у меня без спроса три рубля. А ведь это очень плохо, это воровство. Но хуже всего то, на что ты потратил эти деньги. Ладно бы на булку или конфеты, это я еще могла бы понять, но покупать на ворованные деньги папиросы — это совсем плохо. Пожалуйста, больше никогда так не делай.

Я дал ей слово, но сдержал его только на половину. Я старался никогда больше не брать ничего чужого, а свое обещание не курить я не сдержал. Я покуривал, за компанию с мальчишками в детстве, и в лесу, и на рыбалке, и в школе. Иногда и в институте, но чаще всего — в армии.

Здесь я курил, можно сказать, по необходимости. Летом в самолете было жарко, температура под пятьдесят градусов. А под самолетом, на ветерке, значительно прохладнее. Всего каких-то сорок. Собирается на перекур весь наземный экипаж «сорок восьмого», а вредный Тимка, старший техник нашего самолета, говорит:

— Ты, Кумохин, некурящий, так что не сачкуй, иди работай.

Приходилось закуривать. Зато, как только я демобилизовался, больше не курил ни разу. Вот уже почти пятьдесят лет.

Три Рекса

Первой собакой отца была роскошная Альма, породы сеттер-гордон. Кажется, он потом всю жизнь жалел о том, что пришлось с ней расстаться. И последней его собакой была дворняжка Альма.

А в Закарпатье, как только появилась возможность, у нас один за другим были три кобеля, каждого из которых звали Рекс. Причем, каждый раз отец брал маленького щенка, а потом вырастало… — словом, то, что вырастало.

Первый Рекс вымахал огромным зверюгой, который как легкую щепку таскал по двору тяжеленую будку, к которой он был привязан. Зато на нем мы запросто могли прокатиться, как на жеребце или запрячь в санки с несколькими ребятами. Однажды, разбаловавшись, он проглотил мою кожаную варежку. Мы с тревогой ждали, не навредит ли это собаке, но через пару дней нашли пропажу, правда уже в совсем непотребном виде. Так прошла целая зима, а по весне он научился отделываться от ошейника и убегать на целую ночь. После одного такого побега он уже не вернулся.

Второй Рекс был почти чистокровной гончей, но у нас он разъелся сверх всякой меры, поэтому головка у него стала казаться маленькой, а шея очень толстой. В результате ему ничего не стоило освободиться от любого ошейника. Для этого стоило ему чуть попятиться, и ошейник оказывался отдельно, а пес отдельно. Но он никуда не пытался убежать, а просто мирно укладывался рядом. Как только начался сезон охоты, мы с отцом взяли его в поле. Но тут он ничем себя не проявил.

До тех пор, пока мы не повстречали отару овец. И тут он, словно и был для этого предназначен, принялся с азартом сгонять овец в гурт. Старый чабан мигом оценил его способности и принялся просить отца уступить ему собаку.

— Ладно, — согласился отец, — берите, если он вам нужнее.

В конце охотничьего сезона мы снова встретились со знакомым чабаном. Вокруг стада деловито бегал наш Рекс, который нас совсем не узнал.

А третий Рекс вообще учудил. Он умел улыбаться. Рекс улыбался всем: и знакомым, и незнакомым. Вместо того, чтобы встречать чужих лаем. У родителей просто опустились руки. И тут сослуживица мамы, богатая еврейка, у которой был дом за рекой, попросила отдать третьего Рекса ей.

— Да, пожалуйста, — ответила мама, — забирайте.

Через месяц я зашел в тот дом проведать бывшего Рекса. Мне навстречу бросилась огромная, свирепо лающая псина.

День сурка

Мне запомнилась одна удивительная по своей повторяемости смена погоды в Закарпатье. Летнее утро. Теплое, погожее. Вся природа выглядит какой-то особенно чистой и приветливой. Так и хочется улыбнуться всему на свете.

После завтрака начинает по-настоящему пригревать. И всех, от мала до велика так и тянет на городской пляж. Разумеется, тех, кто не занят работой, или тех, у кого, как и у меня, продолжаются летние каникулы.

На пляже — не протолкнуться. Собственно, пляж в нашем городке, это небольшой клочок зеленой травы в низинке, образованной излучиной реки за большим городским парком. Речка здесь совсем мелкая. По крайней мере, со стороны пляжа. В ней прощупывается крупная галька, а иногда, особенно когда в горах давно не было дождей и уровень воды пару недель не повышался, дно успевает покрыться нежной пенкой ила, в котором так весело барахтаться совсем еще мелкой ребятне. И только у противоположного берега проходит стержень течения, и там гораздо глубже. Пожалуй, по грудь взрослому человеку.

Когда я был еще совсем маленьким, я даже умудрился там чуть не утонуть. Это было в тот день, когда я пришел проведать одного из наших Рексов к маминой коллеге, живущей на противоположном берегу Латорицы. Рядом с ними работала фабрика, на которой давили подсолнечное масло, и поэтому все вокруг, и даже на пляже удивительно приятно пахло. На обратном пути мы с ребятами вышли на берег реки, как раз напротив пляжа. Мальчишки были постарше меня и тут же полезли в воду, а следом за ними и я. Но я еще не умел как следует плавать и только-только проплывал несколько метров по-собачьи. Меня подхватило течение и, вместо того, чтобы оказаться на мели напротив пляжа, я оказался гораздо ниже. Я встал на ноги, но погрузился почти с головой.