Когда после Октября офицерам на улицах столицы показываться было небезопасно, и во всех старых полках рушилась дисциплина и изгонялось или убивалось старое начальство, Подымов продолжал спокойно командовать своим полком. Он был убит шальной пулей от случайного выстрела, когда выходил на улицу из канцелярии полка.
Батареи конной артиллерии действовали вместе с частями гвардейской кавалерии и составляли вместе с ними отдельные тактические единицы, бригады, в которые входили: два полка кавалерии и одна конная батарея. Такое положение способствовало созданию большей близости между этими частями одной бригады. В какой-то мере стиль кавалерийских полков накладывал свой отпечаток на их конную батарею. Каким-то образом получилось, что офицеры в батареях подбирались согласно специфическим психотехническим особенностям этой кавалерийской бригады.
1-я батарея входила в состав 1-й гвардейской кавалерийской бригады 1-й дивизии. Полки: Кавалергардский и Конный. Трудно было бы найти другую батарею, которая по своему составу офицеров, их характеру, манере себя держать больше бы подошла к этим полкам. Здесь можно было встретить более серьезное отношение к жизни, больше мысли, более широкие масштабы и кругозоры. Здесь было больше человеколюбия и больше внимания к солдату, чем в других батареях. Здесь было больше аристократической выдержки, изысканности и тонкости, и при всем этом… хорошие боевые качества. Масть рыжая.
Гусары и драгуны. Много претензий. Много шума из ничего. Игра в энтузиазм, лихость, «мувмант». (О «мувманте» смотри ниже). Это 2-я батарея. «Где гусары прежних дней». Денис Давыдов! Ура! Масть вороная. У солдат бороды. «За дружеской беседою… и т.д.»
3-я батарея находилась в Варшаве. Расположена бок о бок с Гродненским и Уланским полками. Солдаты – саженные красавцы, как один. Господа офицеры больше проводят время в офицерских собраниях гусар и улан, чем у себя. Фактически батареей командует вахмистр Бочкарев.
4-я батарея живет душа в душу с «синими» кирасирами и равняется на них. Простые, милые люди, без каких-либо поз, вывертов, и без обременительных мыслей. Масть – темно рыжая. В боевом отношении довольно вялая и плохо обученная.
5-я батарея – полки Уланский и Конно-гренадерский. Хорошие строевики. Живут замкнуто, по-деловому. Скромно. Караковая масть.
Даже своим внешним видом, манерой держаться и характером офицеры артиллеристы напоминали своих товарищей-однобригадников. При крепкой взаимосвязи гвардейской кавалерии с конной артиллерией, офицеры артиллеристы выражали как бы суммарный характер всех строевых, воинских и светских добродетелей всей гвардейской кавалерии, являясь, в равной мере, и кавалергардами, и гусарами, и уланами. Вот почему офицеры конно-артиллеристы были вхожи всюду, где были приняты кавалеристы. Оба, самые аристократические петербургские клубы: «Яхт-клуб» и «Новый», открывали свои двери конно-артиллеристам. Они посещали и аристократические салоны графини Шуваловой, графини Игнатьевой, графини Клейнмихель. Это был «высший свет» Петербурга, le vrai beau monde16, как говорил старый князь Курагин в «Воскресеньи». В этот beau monde не могли проникнуть офицеры гвардейской пехотной артиллерии. Но, конечно, если бы случайно кто-нибудь из них туда и попал, то встретить там «пижосов» мортирного дивизиона было бы невозможно.
Интересно отметить, что такой замкнутости, классовой обособленности и аристократической отчужденности 1-й кавалер. дивизии, о которой пишет Игнатьев, во времена декабристов не существовало. Пушкинский Германн, бедный офицер инженерных войск, мог попасть на бал, где находился и князь Елецкий, кавалергард. По-видимому, по мере нарастания революционных настроений в стране, верхушка правящего класса пыталась все больше отгородиться и изолироваться от суровой правды, спрятаться даже от своих же, более скромных собратий, убежать от всего того, что могло хотя бы отдаленно напомнить о том, что, кроме Петербурга и его высшего общества, есть ещё Россия и её народ.
Таким образом, антагонизм, скрытая вражда между соседними артиллерийскими частями в Павловске носила сугубо социальный характер. Это была вражда аристократов к плебеям.
Но не следует думать, что сама гвардейская конная артиллерия была однородна по своему классовому, социальному составу. Поручики Перфильев и Угрюмов не могли бывать там, где бывал Линевич и Огарев, женатый на герцогине Сасо-Руфо. Треповы и Хитрово были своими там, где не бывали полковник Завадский и поручик Данилов, женившийся на «платочке», как говорили офицеры, и поэтому принужденный уйти из нашей бригады в Академию. Любопытно, что и генерал Орановский, наш командир бригады, вряд ли был бы принят в «Новый клуб», где играл в бридж его зять Линевич. И получалось так, что если Орановскому надо было довести о чем-нибудь по службе командиру гвардейского корпуса генералу Безобразову, то он поручал это штабс-капитану Линевичу, который за картами в клубе мог это лучше сделать, чем Орановский на официальном докладе в канцелярии корпуса. Тут уместно упомянуть о существующей с давних времен в нашей армии писаной и неписаной субординации, на что ещё указывал Толстой в «Войне и мире». По служебному положению капитан Линевич всего лишь обер-офицер, намного ниже генерала Орановского (штаб-офицера), а по положению в обществе Линевич выше Орановского, своего зятя. Линевич в клубе по-приятельски обедает с генералом Безобразовым, играет с ним в карты и рассказывает анекдоты, а Орановский мог разговаривать с Безобразовым только по службе, стоя навытяжку. Впрочем, я думаю, что такие факты должны были наблюдаться во всех частях русской гвардии, и только ли русской? Что касается до социального неравенства, то и его я наблюдал не только в конной артиллерии, но и в других воинских частях, где всегда можно было найти среди офицеров «белую» и «черную» кость.
Мне очень бы хотелось написать побольше о наших солдатах, но чувствую свою полную беспомощность. Почему? Не потому ли, что они, когда я вспоминаю их, представляются мне какой-то серой, однородной массой, из которой, как редкое исключение, выделяются единичные фигуры, но и они совсем не обладают какими-нибудь особыми индивидуальными качествам, чтобы о них можно было бы много написать. Думается мне, что тут немаловажные обстоятельством являлось то, что в учебную команду направлялись солдаты, отобранные по особому психотехническому признаку. Все батареи стремились к одной цели: получить младший командный состав, который был бы дисциплинированным и преданным, может быть не так службе, как своим господам офицерам. Здесь никаких талантов и качеств от солдат не требовалось, лишь бы слушались, безмолвно повиновались и, конечно, делали бы «веселое лицо». Все, кто обладал своими, личными, человеческими качествами, все, кто мог бы заявить о своем человеческом достоинстве, кто имел «выражение» на лице, все такие не допускались к командным должностям и были на особом счету в батареях, как беспокойный и неприятный элемент. Действительно, какой командир не пожелает, чтобы в его части все бы исполнялось быстро, беспрекословно и с удовольствием. Вот таких приятных автоматов и должна была изготовлять учебная команда. Милые, приятные парни, с добродушными покладистыми характерами, с образованием не свыше 4-х классов сельской школы, с желанием угодить «господам».
Большой процент (свыше 50%) был там украинцев, которые тогда считались менее тронутые «разлагающей» цивилизацией города, с его всякими «идеями» и направлениями. Как это ни странно, солдаты с положительной характеристикой мне запомнились хуже, чем отрицательные персонажи. Но этих у нас в Павловске было немного. Очень противным был Куриный, 1-й батареи. Он лез к нам в дружбу, надеясь как-нибудь, чем-нибудь заработать на этой дружбе. Личность была отталкивающая. В первые же дни войны он раскрылся весь. Участвуя в боях вместе с кавалерией, как доброволец, он с нескрываемым удовольствием добивал шашкой раненых немцев. Я не поручусь, что он их не обирал при этом.
