Неопределенность положения отца, как «бывшего» офицера, перед лицом усиливающегося «красного террора» заставляет его принять через четыре месяца после Революции самое верное решение – он идет добровольцем в Красную Армию. Принять участие в серьезных боях ему не доведется, но неразбериха и измены, карьеризм и интриги, стяжательство и подозрительность, разложение и распущенность – всему этому он будет свидетель, все это будет рядом. Будет и учеба на курсах Военно-хозяйственной академии, будет эпизод «войны» – при наступлении Юденича на Петроград: курсанты приняли участие в защите Гатчины. Потом будут долгие, трудные экспедиции по Татарии и Башкирии в поисках и покупках лошадей для армии. И, наконец, в марте 1922 г. опять будет демобилизация, на этот раз окончательная.
Конец прошлого и начало нашего века – это расцвет искусства, науки, время бурных общественно-политических движений, пробуждения философской мысли, оживления экономики в России. Автор мемуаров во время учебы в Московской Поливановской гимназии, в Петербургском училище правоведения является свидетелем восхождения к славе многих знаменитостей: Станиславского, Ермоловой, Шаляпина, шахматиста Алехина, балетмейстеров Горского и Голейзовского, композитора Шапорина, художника Бехтеева, балерин Карсавиной, Гельцер и других.
Юношеские «познания» в балетном искусстве, женитьба в 1919 г. на балерине Большого театра Е. Адамович приоткроют ему двери в мир музыки и балета Он сходится в 1921 со знаменитым хореографом А. Горским и даже пишет для него либретто на тему «Свобода, равенство и братство» – очень злободневную и актуальную. Затем четыре года работает администратором у К. Голейзовского в его «Камерном балете», до его закрытия в 1925 г. С Голейзовским активно сотрудничала и Е.М. Адамович.
Г.А. вспоминал: «Мои отношения с Еленой Михайловной складывались несколько своеобразно. Еще учась в гимназии Поливанова, я познакомился со многими ученицами балетной школы Большого театра. Я и мой двоюродный брат, Жорж Мекк, влюблялись в них во всех по очереди. Это было очень чистое увлечение, без намека на какую-либо чувственность. Из них мне больше всего нравилась Елена Адамович, но она держала себя всегда несколько отчужденно от других, а, сделавшись артисткой, скоро вышла замуж за милого человека, красавца, Федора Федоровича Гофмана, из торгового мира. Я бывал у них иногда, но держал себя с Еленой Михайловной крайне сдержанно и почтительно… Я учился в это время в Правоведении, и в Москве мог бывать только на каникулах.
В это время Елена Михайловна занимала в театре второе место после Гельцер. Муж ее, с которым они разошлись, эмигрировал. Она жила с сыном Юрой, трех лет, его теткой и дряхлой бабушкой. Наступили тяжелые времена, когда пшенная каша казалась верхом человеческого благополучия. Квартира не отапливалась. От холода и голода нас спасало увлечение балетом Касьяна Голейзовского. Его искусство было так прекрасно, что заставляло забыть окружающий мир мглы, насилия и кровавых ужасов.
Это увлечение материально ничего не давало, но поднимало тонус жизни. В 1922 году я был демобилизован из Красной Армии. Для меня наступили тяжелые дни. «Камерный балет» Голейзовского, несмотря на большой художественный успех, закрылся. Он перешел работать в Большой театр. У меня не было никакой специальности, я стал безработным и ушел от Елены Михайловны, так как не мог жить на ее содержании. Она не удерживала меня…».
А далее начинается чехарда с работой, продолжающаяся почти десятилетие. Калейдоскоп этих лет таков: ответственный сотрудник журнала «Зритель» и член сельхозартели «Полдень», администратор Дома театрального просвещения и зав. детской колонией «Поварово», секретарь Восточной секции Российской ассоциации научно-исследовательских институтов и статистик Союза Крестьянских молочных товариществ. Одновременно: посещает музыкально-вокальные курсы (класс кино-иллюстрации), издает брошюру о театральных художниках, входит в состав жюри Всесоюзной Спартакиады 1928 г. и сотрудничает в секции по пляске при Совете Физкультуры.
В 1928 году хороший знакомый отца, старый большевик С.А. Лопашов ввел его в состав репертуарной комиссии Большого театра и его Художественного совета. Однако бюрократические, темные силы Большого театра испугались слишком резкой критики своей деятельности Художественным советом и добились его упразднения. В дальнейшем, Художественный совет снова был создан, но туда вошли только «свои» – работники театра.
Как видим, для московского интеллигента тех лет нужно было все уметь и за все браться, чтобы выжить. Для безопасности, чтобы избежать террора и не бросаться в глаза властям своим дворянским происхождением, в 1924 г. отец сократил свою фамилию наполовину, став просто Корсаковым. И все равно конец 1928 г. отец проводит под арестом. Его обвиняют в связях с эмигрантскими кругами. Но 1928-й это еще не 1937-й, и через три месяца он выпущен на свободу.
Однако, после этого он полгода ходит в безработных, живет на 15 руб. 50 коп. – пособие по безработице. С ним живет и его мать Софья Карловна Голицына (фон Мекк), которая с 1924 г. получает 20 руб. пенсии-пособия и подрабатывает случайными уроками французского языка и переводами с немецкого журнальных статей..
Но вот со средины 1929 г. дело опять как будто наладилось, и снова всякие «Цветметзолото» и «Стальпроекты», «Всецветметы» и «Гипроторфы» – статистик, экономист, секретарь… И одновременно участник 1 Всесоюзного слета пионеров, член жюри 1 Всесоюзной Олимпиады СССР (1930) и пр. и пр…
Новая власть, тем не менее, не спешила пользоваться услугами таких людей как отец, и нигде он не задерживался более года, – «сокращение штатов» настигало его всюду. Он же что-то всё хотел и не сдавался. Кто – кого? – жестоко и неумолимо стоял постоянно перед ним этот вопрос, и каждый раз отцу везло. Да, везло, другим было много хуже. А.А. Вершинин, муж сестры Наталии, в 1928 был выдворен в Киргизию, тетка Анна фон Мекк – выслана, еще раньше другая тетка Людмила фон Мекк и дети ее – кто куда, на погибель, в Голодную степь; в 1937-м «за фамилию» на 8 лет на Колыму отправили родного брата Дмитрия Римского-Корсакова. Как-то стал отец подсчитывать – насчитал около 50 человек – друзей, родных, знакомых – невинные ни в чем люди, которым «не повезло».
Когда в 1929 г. расстреляли его дядю, Н.К. фон Мекк – известного железнодорожного деятеля, Г.А. с большим риском для себя спасает от уничтожения и разорения бóльшую часть ценнейшего исторического наследия – переписки П.И. Чайковского с Н.Ф. фон Мекк, хранившуюся в репрессированной семье. Вскоре он передаст эти письма в Дом-музей Чайковского в Клину, и в 1935-36 гг. они будут опубликованы (издательство «Академия», в 3-х томах).
В 1932 г. в Москве меняли паспорта – отцу и его матери в паспортах было отказано, и в продуктовых карточках тоже, как «тунеядцам», по доносу. Это уже было чревато серьезными последствиями. Потребовалось обращаться в «Политический Красный Крест» к Е. Пешковой и «всесоюзному старосте» М.И. Калинину, чтобы устранить это «недоразумение» – паспорта были выданы.
1932 год ознаменовался для отца и другим событием – в октябре этого года он женился на Надежде Ивановне Воскресенской. На этот раз надолго. Произошло их знакомство в Клину, в Доме-музее Чайковского, где Надежда Ивановна работала экскурсоводом и пианисткой. Это знакомство произошло благодаря дружбе отца с композитором Ю.А. Шапориным, который тогда трудился над оперой «Декабристы», живя в Клину, при Музее. Об этом периоде жизни Г.А. вспоминает:
«По приглашению Шапорина я часто стал навещать его. Предполагалось, что он там пишет свою оперу «Декабристы». Делал он это очень неохотно и радовался всякому предлогу, чтобы отлынивать от работы. Жил он там в небольшом деревянном флигеле, специально построенном директором Музея, Н.Т. Жегиным, для приезжающих в Музей гостей. После того, как я передал в Музей, в 1929 году, письма Чайковского к бабушке Н. Ф. фон Мекк, Николай Тимофеевич Жегин был ко мне очень внимателен. Он устроил меня работать в Бахрушинский Музей, за что я был ему очень благодарен. Он пригласил мою маму на лето в 1935 году в Музей, где Софья Карловна, пережив многие тяжелые годы, отдыхала душой, в родственной ей обстановке…
